– Мы получили рождественский подарок, – сообщила Мария своим слугам, собравшимся вокруг камина в большой комнате охотничьего домика в Татбери.

– Священное Писание с примечаниями сэра Паулета? – хихикнув, спросила Джейн Кеннеди.

– Нет, нижнее белье с вышитыми увещеваниями, – сказала Мари Курсель, пылкая француженка, которая по мере сил старалась занять место Мэри Сетон в сердце Марии.

– Личную уборную с образом королевы Елизаветы на дне! – вставил Уилл Дуглас.

– Уилли! – воскликнула Мария. – Это не смешно!

Но все остальные дружно рассмеялись.

– Мы скоро переезжаем отсюда, – продолжала Мария, и смех сменился радостными возгласами. – В Чартли-Манор, почти новый особняк недалеко отсюда. Он принадлежит графу Эссексу.

– Новый! – воскликнула Мария Курсель. – Новый!

– Чем мы обязаны такой милости? – с подозрением в голосе спросил Уилл.

– Вероятно, Божьей любви и заботе о нас, – ответила Мария. – А может быть, это чистая удача. Жизнь не состоит из одних несчастий и разочарований. Возможно, фортуна когда-нибудь повернется к нам.

– В Чартли-Манор будут новые матрасы, – сказала Мари, глядя на ветхий матрас со свалявшимися и заплесневевшими перьями на кровати своей госпожи.

– В Чартли-Манор будут большие застекленные окна с видом на солнечную сторону, – проговорила Джейн.

– Чартли-Манор сложен из розового кирпича, который хорошо держит тепло после заката, – сказала Барбара Керл, новая фрейлина Марии, которая после приезда быстро влюбилась в шотландского секретаря Марии и вышла за него замуж.

– Там будет прелестный грушевый сад и шпалеры, увитые плющом, – добавила Элизабет Керл, сестра секретаря. – И беседка для чтения, где мы будем сидеть и лениво выбирать груши.

– Кажется, Чартли-Манор воспламенил ваше воображение, – с нежностью проговорила Мария. – Я больше не могу даже представить такую роскошь.

Она окинула взглядом безобразную темную комнату с единственной чадящей свечой. «Но мечты всегда свободны», – подумала она.

Геддон встал и потрусил к ней, навострив мохнатые уши.

– Слышишь, Геддон? – спросила она. – Мы собираемся переехать в новый дом. Это место будет лучше для твоих старых косточек. Если год человеческой жизни равен семи собачьим годам, то тебе сейчас… семьдесят семь лет. Ты почти такой же старый, как бедная мадам Райе, упокой Господи ее душу.

Мария посмотрела на птичьи клетки, накрытые тканью на ночь. Это не имело большого значения, поскольку днем было почти так же темно, как ночью. Лишь немногие птицы пережили заключение в Татбери; сквозняки убивали их. А кардинал, который прислал их, теперь тоже был мертв. Во Франции не осталось никого, кто мог бы позаботиться о маленьких питомцах для нее. Только изгнанники с их вечными заговорами.

«Для них я не женщина, которой могут нравиться певчие птицы или серебряные нити для вышивки, а лишь символ католицизма. Символы не нуждаются в живых, дышащих вещах; они не читают, не нуждаются в лекарствах, не страдают от одиночества. Они существуют в лозунгах – вернее, так думают Морган, Пейджет и им подобные. Это все, что они могут предложить мне в утешение. Иногда мне кажется, что лучше бы я имела пару голубей».

Рано утром на следующий день Уилл Дуглас поспешно вошел в большую комнату, где они наполняли кружки элем для завтрака.

– Будь проклята его черная душа! – воскликнул он и бросил на пол дымящуюся коробку. Из нее вылетали искры и пепел. – Он сунул ее в печь рядом со стеной!

– Что это, Уилли? – Мария подошла к коробке, испускавшей клубы дыма.

– Посылка от Мэри Сетон, – ответил он. – Им удалось доставить ее через французское посольство. Там был один человек, Николас де Шерель, и он передал ее нашему другу Паулету. А пока я не смотрел – я вышел опустошить ночные горшки, – этот самодовольный негодяй открыл ее, заглянул внутрь, а потом бросил в печь.

– Что было дальше? Как ты спас ее?

– Я подбежал к нему и оттолкнул в сторону. Потом я схватил коробку и завопил. Знаете, что сказал этот болван со Священным Писанием вместо хребта? – Уилл скорчил гримасу и в точности воспроизвел интонации Паулета: – «Там полно грязного папистского мусора!»

– Тем не менее он позволил тебе унести посылку, – удивилась Мария.

– Я не дал ему возможности отобрать ее, – ответил Уилл. – Наверное, сейчас он явится за ней.

Мария и ее фрейлины подошли к закопченному окну и выглянули во двор. Паулет действительно стоял там, разговаривая с двумя мужчинами и кивая с серьезным видом. Но он не последовал за Уиллом.

– Один из них – Шерель, я слышал, как он произнес его имя, – сказал Уилл. – Другой человек… не знаю, кто это.

Мария наклонилась над коробкой и откинула горячую крышку. Внутри лежали четки, образа святых, освященные медальоны и шелковые эмблемы с надписью Angus Dei. Письма не было – или, если оно было, то его забрали.

– Их прислала Мэри Сетон, – проговорила Мария. – Я помню, как сестры изготавливали такие эмблемы в аббатстве Сен-Пьер.

Эти маленькие религиозные символы были очень дороги ей. Но… как хорошо было бы узнать от Мэри, как она устроилась во Франции!

* * *

Чартли-Манор действительно оказался величественным особняком, господствовавшим над местностью, построенным на холме со рвом вокруг него. К нему примыкал значительно более старый замок, башни которого украшали кресты в знак того, что его первый владелец совершил крестовый поход на Святую Землю. Несомненно, летом это было достаточно приятное место, но сейчас оно находилось в объятиях снега и льда, а огромные стаи ворон гнездились на деревьях вокруг дома. Они как будто проводили заседание собственного парламента, громогласно перебивая друг друга. Мария вздрогнула, когда проезжала под ними.

После первоначального обустройства все, включая Паулета, находились в приподнятом настроении. Хотя комнаты не соответствовали возвышенным мечтам фрейлин Марии, они оказались настолько более просторными и уютными, что казались раем. Но вскоре в доме снова установилась унылая закостеневшая рутина, и дни Марии были расписаны от рассвета до заката. Она проводила их, как мул, вынужденный ходить по кругу и вращать мельничный жернов, поворачивая из стороны в сторону, но никуда не приходя.

Она сидела на своем любимом стуле, доставленном из Шеффилда, где могла держать ноги над холодным полом, когда к ней подошел Клод Нау. Она вздохнула. Значит, настало время для ежедневной деловой встречи. Она предпочла бы немного почитать, но отклонение от распорядка расстроило бы ее придворных, особенно пожилых, таких, как Нау, портной Бальтазар, врачи и аптекарь. Да будет так.

– Да, Нау, я знаю, что нам пора снова взяться за мои мемуары.

Он продолжал стоять, закусив губу. Она увидела, что он дрожит.