– Да! – тихо крикнула она. – Да... о да, я... хотела вас. Я... хочу вас!

Их уста сомкнулись, его руки направляли ее; обхватив Адриана длинными ногами, Кортни вскрикивала, когда он наполнял ее, и быстрое движение тел одновременно подняло их, вознесло на вершину и унесло вверх порывом исступленного восторга. Ни единое нервное окончание не избежало бешеного огня безудержной страсти. Кортни была затоплена, подавлена и разбита на куски ужасным открытием: то, на что она отвечала, была не просто плоть, а вполне конкретный мужчина.

А потом они лежали в полном изнеможении, сплетясь телами и тяжело дыша. Их кожа была скользкой от пота, пульс у обоих бешено стучал, тела прижимались друг к другу, словно ни одно не хотело отодвинуться первым. У Кортни было ощущение, что они оба, должно быть, сплавились от жара завершающих мгновений. Крепко держа Адриана, она провела руками по гладким мышцам его спины и с наслаждением почувствовала слабое движение его тела, когда он в последний раз едва ощутимо содрогнулся.

Ее сердце раздувалось от гордости, она знала, что дала столько же, сколько получила, знала, что Адриану так же не хотелось покидать мягкую гавань, как ей не хотелось его выпускать.

Запечатлев последний нежный поцелуй на влажных завитках возле уха Кортни, Адриан осторожно приподнялся. Он лег рядом с ней и, не говоря ни слова, решительно притянул ее к себе. Она не сопротивлялась – и от этого он помрачнел.

Он до сих пор не верил, что мог так себя вести. Его люди страдали и умирали в невообразимых мучениях, их ожидало неопределенное будущее в цепях и рабстве. Он должен был подчиниться первому побуждению и сжать руками это нежное горло, а не ласкать. Ему следовало выхватить у нее револьвер и использовать его так, как Сиг-рем использовал запал и бочонок с порохом, когда решил вырваться на свободу. Но Адриан не сделал ни того ни другого. Вместо того чтобы застрелить Кортни, он сдался ее губам и телу, и в эту минуту он изменил своему долгу и чести – изменил всем обязательствам перед людьми, перед семьей, перед страной. Вместо того чтобы защищать своих людей, он заставил дикое, непокорное животное сделать признание, причинившее ему одну только боль.

И что он получил в награду за эту победу? Ничего, кроме нескольких мгновений восхитительного забвения. Что изменилось, когда он получил от нее признание в том, что она хотела его? Что ему осталось бы, смирись он с ее отказом? Ничего. Ничего такого, чего холодный разум не мог бы стереть через мгновение.

Голова Кортни покоилась в изгибе локтя Адриана, а рука лежала у него на груди, как будто это было ее законное место. Кортни слышала, как громко стучит его сердце в клетке мускулов, она почти слышала, как его мозг перебирает мысли, которые, несомненно, должны были быть эхом ее собственных. Ее бросало то в жар, то в холод. Она то густо краснела, то вдруг становилась совсем бледной. При одном повороте мыслей у нее возникала потребность заговорить, но в следующую минуту она чувствовала себя абсолютно беспомощной перед ним. Что она могла сказать? Что впервые в жизни почувствовала себя женщиной? Что хотела чувствовать себя женщиной со всеми женскими слабостями, с женской потребностью зависеть от сильного и уверенного в себе мужчины?

Как она могла сказать это, если знала, что он думал – что он должен был думать – о женщине, толкнувшей его на поступок, которого он всеми силами старался избежать. Так ведут себя проститутки. Так ведут себя женщины, подобные Миранде Гоулд, с такими мужчинами, как Дункан Фарроу, не задумываясь о своем вероломстве. И все же, несмотря на бурную страсть, которую Баллантайн разбудил в ней, Кортни не чувствовала себя проституткой. Ей было тепло и уютно в объятиях Адриана. Она чувствовала, что он защитит ее от опасностей.

Осторожно освободившись из его рук, Кортни в ужасе оглядела каюту. Муслин и шелк, бриджи и чулки, гребни и шпильки были разбросаны по всему полу, как будто по каюте пронесся шторм.

В панике Кортни подняла шелковую сорочку и, прикрыв ею наготу, стала подбирать остальную свою одежду. Внезапно показавшаяся смешной и легкомысленной, эта одежда как будто насмехалась над ней, причем гораздо язвительнее, чем холодные серые глаза, следившие за каждым ее движением.

– Вам лучше одеться, Янки, – пробормотала Кортни, старательно отвернувшись в сторону. – Охранник может вернуться в любой момент.

– Кортни...

– Вы слышали, что я сказала? – Она сердито повернулась к нему. – Вы хоть представляете себе, что может произойти – с нами обоими, – если нас застанут в таком виде?

Адриан протянул к ней руку, но Кортни отскочила и поспешно начала засовывать в сундук платье и белье. Ее беспокоила медлительность Баллантайна и совсем не волновала нарядная одежда, и она пришла в негодование оттого, что он неподвижно замер и хмуро смотрел на парусиновые брюки и рубашку, которые она снова достала из сундука.

– Он, вероятно, успел рассказать всем на корабле, как вы были одеты к обеду, – тихо произнес Адриан.

– Что?

– Охранник, – пояснил Баллантайн. – Увидев вас, он был почти так же поражен, как и я. Шо, несомненно, ожидает, что сегодня вечером с ним будет обедать изысканная красавица.

– Плевать мне на то, чего он ожидает, – заявила она с напускной храбростью.

– И тем не менее, если он такой человек, каким мне кажется... – Встав, Адриан застегнул бриджи. – Вы только дадите ему повод задуматься над тем, отчего изменились ваши планы.

Побледнев, Кортни бросила взгляд на запертую дверь, потом оглянулась на открытый сундук, доверху набитый шелком и муслином, и слезинки задрожали на ее ресницах.

– Я не могу, – прошептала она, взглянув на Баллантайна огромными испуганными зелеными глазами.

– Вы сможете, – мягко ответил он, с трудом поборов желание снова заключить ее в объятия. У него сжалось горло, и он наклонился над сундуком. – Я даже помогу вам, хотя будь я проклят, если понимаю, зачем мне это делать. Если я не смог удержать свои руки, то и никто не сможет.

Кортни в испуге смотрела на него, но Адриан упорно отказывался замечать страх в ее глазах. Он поднял ей руки и через голову надел на нее шелковую сорочку, которая едва прикрывала розовые бугорки груди и обрисовывала их форму, как вода обтекает гладкие камни.

Скользящее белье опустилось как занавес на его обычное представление о Кортни. Боже правый, как он мог когда-то считать ее невзрачной и непривлекательной? При свете свечи ее кожа поблескивала, как густые сливки, ее волосы светились, как золотые нити, глаза искрились, а лицо сияло все ярче с каждым мгновением. А ее тело – ноги, длинные и стройные, тонкая талия, которую можно обхватить двумя руками, и груди, наполнявшие его ладони и своей сладостью манившие его рот? Какой мужчина не нашел бы ее неотразимой? Она не достанется Шо.

– Кортни...

– Вы уже второй раз называете меня так, – перебила она тонким, дрожащим голосом.

– Но это же ваше имя, разве нет?

– Да, но я не думаю, что вы можете так бесцеремонно его употреблять.