Во-вторых, боеспособность войск Красной Армии на финской границе оказалась на диво низкой. Если на западной границе этот факт можно объяснить целым комплексом причин: а) внезапностью; б) опытом вермахта; в) неотмобилизованностью войск приграничных округов; г) господством германской авиации, разбомбившей склады с горючим и колонны танков выдвигавшихся мехкорпусов и т. д., то подобные объяснения применительно к войне с Финляндией не проходят. Красная Армия на финской границе имела все возможности спокойно подготовиться к боям. Зато есть следующие показательные телодвижения. 3 июля, посчитав, наверное, что финны закончили развертывание и приготовились отбить атаки советских войск, танкистам был дан приказ двигаться вперед. Будто понимая, что от них ждут на самом деле, лихие «стальные конники» действовали оригинальным образом. Вот выдержки из Журнала боевых действий 21-й танковой дивизии 10-го мехкорпуса: «…разведотряд установил, что этот участок обороняется незначительными силами противника…» «Артиллерия задержалась с подготовкой и начала ее только в 13.00, выпустив за час 50–55 снарядов… С переходом госграницы противник сначала оказывал слабое сопротивление, и наши части быстро продвинулись вперед. К 18.00 3.7 передовые роты вышли на северные склоны высоты 107.5, где были встречены огнем противника и отошли назад… Решением командира дивизии дальнейшее наступление было остановлено и послано боевое (!) донесение в штаб 23-й армии на разрешение выйти из боя… 4 июля в 2.25 прибыл начштаба 10-го МК полковник Заев с приказом дивизии выйти из боя…» (39, с. 69, 70,71).

Есть такое слово – «саботаж», так вот это случай, когда можно применить это понятие к описываемым «боевым действиям».

В Карелии финская армия перешла в наступление 10 июля и 30 сентября взяла Петрозаводск. Красная Армия могла отступать еще быстрей, но у финской пехоты не было танковой и серьезной артиллерийской поддержки, а также надлежащего количества автотранспорта, а растянутые коммуникации по лесным дорогам вынуждали финнов останавливаться, чтобы подтянуть тылы, накопить боеприпасы. Зато на Карельском перешейке отступление шло бодро. Финские войска начали наступление 30 июля. За это время можно было создать прочную линию обороны, тем более что в этом районе шло строительство сразу нескольких укрепрайонов – Выборгского, Сортавальского, Кексгольмского, да и остатки линии Маннергейма могли сгодиться… Ничего подобного! Никакой устойчивой обороны. Через месяц почти не имеющие тяжелого вооружения финны вышли на старую границу.

По данным историка М.И. Мельтюхова, накануне войны войска Ленинградского военного округа насчитывали 427 тыс. солдат против 407 тыс. у финской армии и немецкого корпуса, сведенного в армию «Норвегия» (наступала на Кандалакшу, то есть далеко на севере). Советская сторона располагала 9,5 тыс. орудий и минометов против 3 тыс. у противника, 1800 танков против 190 у врага, и 2100 самолетов против 420 у неприятеля (40, с. 390). Пусть даже часть огневых средств была переброшена на южные участки фронта, где вовсю давил вермахт. Но даже если бы советские войска имели не тройной перевес в артиллерии, а двойной, не девятикратное превосходство в танках, а, предположим, трехкратное и т. д., то этих сил все равно по всем уставам и выкладкам более чем хватало для срыва наступления. Хотя вообще-то с таким перевесом не обороняются, а наступают, тем более против недавно разбитой финской армии.

Остается предположить: либо на границе стояла не армия, а войска, низведенные до уровня ополчения, либо успехам финской армии со слабым наступательным потенциалом способствовало советское командование. Впрочем, чтобы достичь первого результата, также необходима неустанная забота командования.

Могли ли генералы Северного и Карельского фронтов так командовать без санкции свыше? Нет, разумеется. Приказ на «заманивание» финнов в глубь станы мог дать только один человек… И что показательно: если было решено не сдавать Мурманск, Кировскую железную дорогу и Беломорско-Балтийский канал, как военные сообщения стратегического характера, то никакие «превосходящие силы противника» овладеть ими не смогли. Как и Ленинградом. То были «табуированные», т. е. неразменные территории.

Еще несколько фактов.

Западный фронт. Накануне войны почти вся зенитная артиллерия 4-й и 10-й армий была отправлена на полигоны. Войска, склады и даже штабы оказались без прикрытия. Неужели весной времени было мало? И никак нельзя было подождать до августа, когда обстановка наверняка прояснилась бы?

Вопреки вопиющей очевидности и просьбам низовых командиров в Брестской крепости сгрудили личный состав из двух дивизий (6-й и 42-й). На рассвете 22 июня 8 тыс. человек накрыло артиллерийским огнем. Дивизионную артиллерию – на полигоне. После чего личный состав попал под атаку немцев и был рассеян. Отступали от Бреста группами, без связи с друг другом. Мало того, практически на виду у противника южнее Бреста расположили 22-ю танковую дивизию. Ее также растерзала артиллерия противника. Половина матчасти и личного состава была потеряна уже ранним утром. После чего Брестский укрепрайон вместе с целехонькими мостами был захвачен без особых усилий, и дивизии вермахта устремились на восток. Правда, произошла досадная помеха: в цитадели крепости осталось несколько тысяч человек, которые отчаянно бились до конца июля. А что было бы, если б Брестский укрепрайон встретил противника организованно? Глядишь, вместо того, чтобы брать Минск (28 июня) и Смоленск (16 июля), Гудериан застрял на Буге, тем более что 14-й мехкорпус, куда входила и уничтоженная танковая дивизия, имел 500 танков. Вполне достаточно, чтобы, пользуясь местностью, перестрелять из засад немалую часть фашистских танков.

Подобная скученность войск на глазах противника никакого отношения к обороне или наступлению не имеет. Такой способ расположения называется «подстава». Вопрос – кто ее организовал? Непосредственную ответственность, конечно, несет командование 4-й армии и Западного округа. Оно было расстреляно. Но на других фронтах творилось то же самое.

Юго-Западный фронт. Уже говорилось, что на пути 1-й танковой группы вермахта мощных мехкорпусов не было, хотя удар с Люблинского выступа был очевиден. Однако на границе располагались отдельные дивизии, способные стать помехой танкам Клейста. Их убирали несколько иным способом, чем в полосе группы армий «Север», но по сути схоже.

Советская 41-я танковая дивизия из состава 22-го мехкорпуса располагалась в 15–20 км от границы и насчитывала около 400 танков. В ее полосе наступали две танковые дивизии (14-я и 11-я), совокупно имевшие около 350 танков. Поэтому рано утром 22 июня дивизию срочно направили на 100 км севернее, поближе к Припятским болотам, где немецких танковых частей не было. Более того, воздушная разведка сообщила в штаб ЮЗФ, будто из района Бреста на юг движется 2 тыс. танков противника! Чистой воды дезинформация, но она сработала. Не мог летчик, даже не протрезвев после субботнего вечера, принять десяток машин за колоссальную колонну танков. Но сообщение сразу, без проверки (а казалось бы, пошли еще самолет, все-таки 2 тыс. танков не каждый день появляются) было принято к сведению. Посему советское командование немедля направило на север еще 215-ю моторизованную дивизию того же 22-го мехкорпуса. После чего путь дивизиям Клейста оказался окончательно расчищен.