Катька щелкнула кнопкой, оборвав музыку, и вернулась из кино в реальность. Но состояние счастья так и осталось в ней.

— Ага! — сказала она, спрыгивая в комнату. — Что это вы тут без меня делаете?

— Ничего! Ждем тебя! Смотри! Все готово! — улыбнулся Эдик.

— Yes, yes, — сказал художник почему-то по-английски и кивнул головой.

Катька плюхнулась на диван, Эдик устроился рядом. Серж включил CD-проигрыватель, и они принялись созерцать гравюры под музыку похожую по стилю на композиции «Энигмы». Картины напомнили Катьке какие-то механистические внутренности. Это пугало, напоминая ощущение от вчерашних «глазок», и счастье, захватившее Катьку на крыше начало истоньчаться.

— Veux-tu du champagne? — спросил вежливо француз, выставляя на стол бутылку и бокалы.

— Ага, — кивнула радостно Стрельцова и налегла на шампанское. Гравюры наводили на нее скуку.

— Ну как тебе? — спросил Эдик, когда показ закончился.

Шампанское тоже закончилось, поэтому Катька уже была весьма нарядная.

— Круто! — воскликнула она, вежливо улыбаясь. — Вот тебе и гравюры. Ты же хотел купить гравюру! Покупай! Покупай!

— Ты думаешь, эти подходят? — Эдик наконец-то взял свой бокал и немного отпил.

Он что-то сказал французу, и тот закивал, улыбаясь и посмотрел на Катьку с симпатией. Из всего их разговора Стрельцова поняла только слово «биен», что означало «хорошо».

— Ну что ж, я подумаю! — пообещал Эдик и тронул Стрельцову за локоть. — Пойдем?

— Да, — Катька поднялась и покачнулась. — Пойдем!

— Не падай, — рассмеялся басист, крепче поддерживая спутницу.

Дальнейшее происходило как бы помимо ее сознания. Сознание наблюдало за тем, что вытворяла Стрельцова, но не вмешивалось. Сознание не моргнуло глазом, когда Катька прямо в лифте попыталась повиснуть на Эдике и склонить его к совершению немедленных сексуальных действий; когда на уговоры и увещевания спутника, она обиделась и, размахивая руками, понеслась по улице прямо по лужам, выкрикивая грязные ругательства. Эдик терпеливо ловил ее и уговаривал не дурить.

В такси Катька проехала довольно мирно, зато оказавшись перед знакомой лестницей, докопалась до черного человека, торчащего из стены. Ее посетила навязчивая идея накрасить статуе лицо, но вариантов добраться до головы не было — и сверху и снизу было далековато. Только поэтому басисту (таки!) удалось вернуть Катьку в гостиницу. Но в свой номер Стрельцова идти отказалась наотрез. Прямо около лифта она сделала вид, что ноги ее совсем не держат, и свалилась на руки бедному Эдику. Целую минуту она наслаждалась таинственной, незнакомой близостью басиста.

— Дай ключ, — сказал Эдик, остановившись у Катькиного номера. — Я открою тебе дверь.

— Ключ?! — Катька подняла на Эдика вопросительные глаза. — Ах да! Ключ.

Она принялась хлопать себя по карманам.

— Что? Потеряла? — терпеливо спросил Эдик.

— Да, — Катька продолжала мять и ощупывать себя.

— Ладно! Не грузись. Завтра возьмешь новый у консьержа. Идем ко мне. У меня широкая кровать. Хватит на двоих.

Пряча торжество, Катька проследовала в номер басиста и нагло начала раздеваться, бросая шмотки по пути в душ. Обычно это действовало. Парень начинал думать, что она уже в говно и ему становилось плевать, что она подумает о нем, как о мужчине. А Катьке того и надо было. Если ей препирало, она и сама могла извлечь удовольствие. Было бы из чего!

Порог бэдрума она перступила уже в одних бикини. Разумеется никакими задвижками Стрельцова не стала пользоваться — для того что ли весь спектакль? Катька терпеливо стояла под душем, пока не начала трезветь. Странно, но Эдик не спешил присоединяться, хотя любой другой на его месте…

Катька почти уже протрезвела и поняла, что пора выходить. Теперь она не была уверенна, что должна быть голой, а потому замоталось полотенцем.

Эдик сидел в кресле в полумраке приглушенного света бра, закинув ногу на ногу, и улыбался.

— Ну что? Кудесница-куролесница!

— А-а… — Катька потупила глазки и присела напротив. — Знаешь, крепишься-крепишься, а потом вот раз и… как понесет!

— Ничего, бывает. Я не очень расстроился. А кое-что меня даже позабавило. Хочешь чайку?

— Давай.

Эдик извлек из шкафчика маленький кипятильничек и стеклянный кувшин. В кувшин он налил воды из пластиковой бутылки. Катька, как загипнотизированная, уставилась на газету, лежащую на журнальном столике, установленном между креслами. Это была та же самая газета, которую Катька сперла у консьержа. Или такая же?

Катька зашуршала листами.

— Мне кажется, я где-то видела эту девушку. Кто это? Артистка? Ее замочили? — Катька пыталась понимать французский, как английский. — Тут написано почему у нее зеленые волосы? Может, мне тоже покрасится?

— Не надо. Тебе и так хорошо, с рыжими. А эта девушка недавно утонула. Ее нашли у моста Левалуа. Причиной полагают овердозу. Она была чем-то вроде дизайнера. А где ты ее могла видеть? Встретила на улице? Такую трудно забыть.

— Нет. Не помню точно. Может быть, мельком в «Эдеме». Когда стоишь на сцене, то не успеваешь осознать, кто внизу трясется, а потом во сне какие-то люди незнакомые совсем снятся.

— Забавно, — покачал головой Эдик и, сунув в кувшин кипятильник, включил его в розетку. От блестящей петли нагревательного элемента сразу же начали отделяться маленькие воздушные пузырьки. Они с тихим шорохом устремлялись вверх и лопались, брызгая над поверхностью воды микроскопическими капельками. Эдик снова сходил к шкафчику и принес большую расписную кружку с крышкой и отверстием для литья воды и темную коробочку, так же закрытую крышкой. Снова устроившись в кресле, басист установил кружку с крышкой на столик, с нижней полки поднял наверх две фарфоровые чашки и поставил — одну перед собой, вторую перед гостьей. Вслед за тем басист снял крышку с темной коробочки, и Катька учуяла волну чудесного свежего запаха, похожего на запах талого снега.

Катька следила за руками Эдика и пыталась понять, что в них такого особенного. Чем-то они очень сильно отличались от рук остальных людей. Каждая жилка была в них отчетлива и подвижна, и хотя ни капли лишней плоти не было под кожей, они не напоминали старческие высохшие руки, но не было в них и подросковой влажной округлости. Ногти Эдика были очень белые, а кожа перламутрово отсвечивала. И было в этом нечто нечеловеческое.

— Китайский, — объявил Эдик и протянул коробочку Катьке.

Та взяла ее и принюхалась, пытаясь расплести сложный иероглиф запаха.

— Он похож на иголочки, — заметила Катька, поворачивая баночку на свет. — Пушистые иголочки.

Эдик принял баночку с чаем обратно и, насыпав в большую кружку несколько щепотей, залил чай закипевшей водой. И опять Катька не могла оторваться от танца этих прекрасных рук.