— Все постное. Понятно. — Клава пошла обратно в комнату.

— Ты посмотри, что мы у него отыскали! — сразу налетел на нее Беркович. — Ты такое видела?

Он протянул ей колоду карт. Карты эти были не простые, а порнографические. И у всех женщин были выколоты глаза.

— Кленову показывали? — спросила Клавдия, нервно сглотнув.

— Да. Он только кивнул. Вообще, странный мужик этот Кленов. — Беркович схватил ее за локоть и потащил в коридор. — Клавдия, брать его надо. Брать.

— За что? — Дежкина нервно вздохнула. — За то, что карты иголкой истыкал?.. Ладно. Дальше ищите.

Кленов сидел на диване и мирно беседовал с дьячком. Игорь стоял у окна и внимательно слушал.

— …Ну вот. А после я в церковь попал, — рассказывал Карев Николаю Николаевичу, который опять вырезал черный профиль из глянцевой бумаги, — они меня вообще…

— Я вам не помешаю? — Клава подошла и присела рядом.

Карев сразу замолчал и дико покосился на нее.

— Ну что же вы замолчали? — спросила она.

— Клавдия Васильевна, — Кленов незаметно толкнул ее носком ботинка, — там кухню уже обыскали?

— Сейчас пойду посмотрю. — Клава встала и отошла.

— Так они меня вообще за человека считать перестали, — сразу опять заговорил Карев.

— Что он рассказывает? — тихо спросила Дежкина у Игоря.

— Про детство. — Порогин пожал плечами. — Клавдия Васильевна, мы тут ничего не найдем. Он не такой дурак, как кажется. Арестовывать его надо.

— Это ты Чапаю скажи, — простонала она. — За что его арестовывать? Где улики? Где доказательства? Меня же в порошок сотрут потом, и тебя вместе со мной.

— Так, переходим в комнату, — громко объявил Беркович. — Там уже все облизали.

Вошли милиционеры и начали обследовать шкаф.

— Четыре старые сутаны, — диктовал один, двигая вешалками. Пальто зимнее, поношенное. Никаких пятен нет. Два пиджака, махровый халат, довольно старый. Болоньевый плащ без подкладки. Четыре рубашки…

Кленов как будто не обращал никакого внимания. Сидел и болтал о чем-то с дьячком. Изредка они даже тихонько хихикали. Только Карев все время зыркал по сторонам. И глаза у него были совсем не веселые.

— …Башмаки зимние на меху. Две пары сандалий. Старые поношенные кеды, — продолжал милиционер, выкладывая пожитки на пол, — вязаная трикотажная шапочка с надписью «Адидас», пара шерстяных носков. Господи, ну и запах от них. Нет, он точно маньяк. Коробка из-под обуви…

Интересно, а почему это Карев так спокойно все воспринял. И обыск, и то, что с ним разговаривает психолог. Или Кленов не представился? Наверняка ведь не представился. Странный он все-таки. Оба они странные…

— …В коробке три тюбика обувного крема, щетка для чистки обуви, два куска бархата красного и какая-то фигня… Чего это, Гоша?

Клавдия пыталась услышать разговор между Кленовым и Каревым. Но до нее долетали только междометия.

— Товарищ следователь, а как это называется? — подошел к ней милиционер с металлической штуковиной в руке, похожей на дырокол.

Клавдия взглянула мимоходом:

— Не знаю, и отвернулась к Кленову, потому что тот вдруг расхохотался во все горло.

— Ну, это вы загнули, уважаемый, — сквозь смех проговорил психолог.

— Механизм неизвестного предназначения, — снова начал диктовать милиционер, — катушка ниток, три наперстка…

— Где?! Куда ты девал?! — налетела вдруг Клавдия на милиционера.

— Чего — девал? Ничего не девал.

— Ну вот, ты мне показывал, — копалась она в куче грязного белья, вываленного из шкафа.

— Вы имеете в виду?..

Клавдия выхватила у него механизм, напоминающий дырокол, и, протянув Кареву, спросила:

— Это ваше?

— Мое, — ответил тот не сразу.

— Понятые, вы слышали? На квартире подозреваемого Карева была обнаружена ручная машинка для сшивания мешков…

Среда. 17.59 — 18.31

— Да все я понимаю. — Клава сидела за столом и сосредоточенно терла виски. — Только адвокат его через десять минут под подписку вытащит. Мало, этого мало.

— Мало?! — Порогин метался по кабинету, как тигр по клетке. — Да ведь у него машинку нашли. И Библию. Там как раз тех страниц нет. И на стенах тоже. И этого мало?

— Знаешь, что такое косвенные улики? — раздраженно спросила Дежкина. — Орудия убийства нет, следов крови на одежде нет, вещей потерпевших нет. А такие машинки сейчас в любом ларьке продаются.

Кленов, как всегда, сидел в кресле и молчал.

— Ну конечно, а вы хотели, чтобы у него пара трупов под койкой валялось? — Игорь нервно засмеялся. — Да его же надо остановить. Сколько там дней до очередной жертвы осталось? Пусть еще парочку укокошит, так? Только он теперь никого не укокошит. Он теперь тихо сидеть будет, если не дурак.

— Как раз, если дурак, — тихо пробормотал Николай Николаевич.

— Что? — Игорь не понял.

— Я говорю, — Кленов задумчиво посмотрел на свои пальцы, — что если умный человек, то обязательно убьет. Точно в определенный срок. Не раньше и не позже. А если дурак, то убийств больше не будет. Вот тогда его точно можно будет взять.

— Но за что?! — уже в сотый раз воскликнула Клава. — За что?! У нас ведь на него ничего нет, кроме машинки и попорченной колоды порнографических карт.

— А если за порнуху? — вдруг спросил Игорь. — Если не получается за это, так хоть за порнографию сцапаем. Помните, за что Аль Капоне арестовали?

— Тоже мне, Гувер нашелся! — засмеялась Клава. — У нас нет статьи за хранение. Только за торговлю и изготовление. Ничего не получится.

— А ведь это идея. — Кленов посмотрел на Клаву. — Порогин правильно говорит.

— В каком смысле? — не поняла Клава.

— Ну если мы ничего не можем доказать, то нужно взять его за что-нибудь другое. А потом уже можно будет раскрутить.

— А за что? Вы можете посоветовать — за что?

Кленов задумался.

— Игорек, ты, кажется, говорил, что к нему бабки ходят молиться?

— Ну да. А что?

— Интересно, а он зарегистрировал свою религиозную организацию? По-моему, ведь всем регистрироваться надо. Или нет?

— Правильно! — радостно воскликнул Игорь.

— Чушь, — спокойно ответила Дежкина. — На это месяц уйдет, не меньше. И потом, этого тоже не докажешь. Он просто собирается с верующими, и все. Свобода собраний у нас тоже не отменена.

— Клавдия Васильевна! — не выдержал Игорь. — Такое впечатление, будто вы просто не хотите его арестовывать. То вам не нравится, это вам не нравится.