Дискуссии по крепостному вопросу в Уложенной комиссии настолько встревожили московских дворян, что они шумно заговорили о грядущем нарушении прав собственности. Екатерина II называла крепостных «несчастным классом, которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Едва посмеешь сказать, что они такие же люди, как мы, — писала она, — …я рискую тем, что в меня станут бросать каменьями. Чего я только не выстрадала от этого безрассудного и жестокого общества, когда в комиссии для составления нового Уложения стали обсуждать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, и когда невежественные дворяне, число которых было неизмеримо больше, чем я могла когда-либо представить… стали догадываться, что эти вопросы могут привести к некоторому улучшению в настоящем положении земледельцев, разве мы не видели, как даже граф Александр Сергеевич Строганов, человек самый мягкий и в сущности самый гуманный… с негодованием и страстью защищал дело рабства… Я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили гуманно и как люди… Я думаю, мало людей в России даже подозревали, чтобы для слуг существовало другое состояние, кроме рабства»{622}.

Панин и Дашкова, конечно, «подозревали», но посягательство на права собственности воспринимали крайне болезненно. Вернемся к беседе Дидро с Дашковой: «Во время второго посещения Москвы по случаю общего собрания депутатов… Екатерине угрожал мятеж. Общее неудовольствие дворян… готово было разлиться новой революцией». Теперь можно реконструировать содержание знаменитого диалога. Философ коснулся крепостного права, княгиня высказалась за просвещение черни и сообщила, что при попытке «улучшить» «положение земледельцев» «Екатерине угрожал мятеж».

Характерно, что о приезде Дидро в Петербург и о переписке с ним в мемуарах Екатерины Романовны не рассказано. Иначе пришлось бы объяснять, почему она не отправилась на встречу со старым другом.

Создается обманчивое впечатление, что, пока философ находился в столице, на политической сцене, его корреспондентка оказалась сброшена с подмостков в зрительный зал, и единственное, что связывало ее с разыгрывавшейся драмой, — письма старого друга. Но это не так. Москва менее всего напоминала тихое прибежище. Позднее Дашкова назовет старую столицу «коловращением всех идей империи». Здесь кипели те же страсти по поводу скорой смены монарха. И оппозиция, возглавляемая другим дядей Дашковой — Петром Ивановичем Паниным, — приняла княгиню как свою.

Петр Иванович вместе с братом долгие годы руководил партией наследника. Осенью 1770 года он неожиданно вышел в отставку, причем отставка эта была воспринята как демарш — знак генеральского негодования. За взятие турецкой крепости Бендеры ему пожаловали орден Святого Георгия 1-й степени. Но Бендеры пали 16 сентября, а двумя месяцами раньше — 24 июня 1770 года — А.Г. Орлов разбил турецкий флот в Чесменской бухте. Алексей Григорьевич стал первым в России георгиевским кавалером, Петр Иванович обрел кавалерию большого креста. Тот факт, что Орлов получил перед Паниным «старшинство», оскорбил генерал-аншефа.

Позднее его брат в проекте «О фундаментальных государственных законах» намекал на эту обиду: «Посветя жизнь свою военной службе, лестно ль дослужиться до полководчества, когда вчерашний капрал, неизвестно кто и неведомо за что, становится сего дня полководцем и принимает начальство над заслуженным и ранами покрытым офицером? …Есть ли способ оставаться в службе мыслящему гражданину?»{623} Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Старший Панин уехал в Москву. Здесь слухи о скором восшествии Павла на престол достигли кульминации. Московские поэты Сумароков, Майков и Богданович (старый друг Дашковой) обращались к великому князю с одами, подчеркивая предпочтительность мужского правления перед женским, отмечались черты характера цесаревича, присущие истинному государю, восхвалялись воспитатель наследника Никита Иванович и «незабвенный завоеватель Бендер».

Очутившись в Москве, Дашкова попала из-под крыла одного дяди под политическую опеку второго. Чего терпеть не могла. Но положение обязывало. Она сменила лишь декорации, но не амплуа. Ее окружали всё те же оппозиционеры. Ей приходилось разделять их настроения, разговоры и хлопоты. Ничего удивительного, что именно Дашковой было поручено просветить нового кандидата в фавориты — 35-летнего генерал-лейтенанта Г.А. Потемкина — касательно тонкостей отношений императрицы и великого князя.

Вызванный с театра военных действий Потемкин поспешил в Петербург. Он прекрасно понимал, что без опоры на одну из ведущих политических группировок не удержится при дворе. Поэтому по дороге Григорий Александрович остановился в Москве и встретился с двумя виднейшими членами панинской партии: отставным генерал-аншефом и нашей героиней. Разговор с первым свелся к обмену обязательствами: Потемкин обещал ворчуну возвращение на службу.

В Москве же кандидат в фавориты посетил несколько собраний в домах родственников Паниных, где был представлен княгине. «Знакомство наше было весьма поверхностное», — заметила Дашкова. Но она «дала ему один совет; будучи принят к сведению, он устранил бы сцены, которые великий князь, впоследствии Павел I, не преминул сделать, к общему соблазну, чтобы повредить Потемкину»{624}.

Обратим внимание на очевидное противоречие: Екатерина Романовна едва знала кандидата в фавориты, но дала ему совет весьма щекотливого свойства. Такой поступок по меньшей мере странен. Приходится заключить, что Дашкова либо проявила «утонченное» чувство такта, либо действовала по договоренности, вновь играя роль лица, близкого к государыне.

Предшественник Потемкина на посту фаворита — А.С. Васильчиков, ставленник панинской группировки — единственный из всех любимцев Екатерины II не испортил отношений с великим князем. Правда, он и не обеспечил императрице политической поддержки. Давая Потемкину рекомендации, панинская партия устами Дашковой внушала Григорию Александровичу выгодный эталон поведения. Однако Потемкин ни по характеру, ни по государственным талантам не напоминал тихого Васильчикова.

«Сей новый актер станет роль свою играть с великой живостью и со многими переменами, если только утвердится», — писал о Потемкине 7 марта 1774 года Петр Панин своему племяннику камер-юнкеру А.Б. Куракину. Действительно, с началом нового фавора положение сторонников партии Паниных улучшилось. Это потепление коснулось и Дашковой. В апреле 1774 года она получила милостивый ответ на поздравление Екатерины II с днем рождения, а в следующем году, во время приезда императрицы в Первопрестольную на празднование Кючук-Кайнарджийского мира, часто сопровождала подругу и принимала участие в официальных торжествах.

Было бы неверно считать, будто в Москве Дашкова занималась только политикой. Напротив, ее захватили семейные и хозяйственные дела, а затем и участие в издательских проектах. Княгиня похоронила свекровь и задумалась о замужестве дочери. Анастасии исполнилось четырнадцать. Можно было повременить. Но мать твердо взяла курс на поиски жениха. Она хотела пристроить девочку и уже со свободной головой заняться образованием сына.