Голубев встал во весь рост и звонко воскликнул:

— От имени всех патриотов разрешите выразить вам, Георгий Гаврилович, горячую благодарность за непреклонную защиту русских интересов в покуда еще, к счастью, не окончательно ожидовленном Юго-Западном крае.

Растроганный прокурор поклонился, прижал ладонь к левому боку и почти без акцента заверил:

— Пока не иссякнет в русских сердцах жажда правды, справедливости и любви к родине, объединяющей на всем необъятном пространстве нашего дорогого отечества всех верных ему сынов, дотоле нам не страшны никакие клеветы и нападки!

Зима в Харькове выдалось многоснежной. Перед гостиницей «Эрмитаж» мостовую расчистили, а дальше среди сугробов была протоптана узкая тропинка, по которой шли женщина, чье лицо скрывала густая вуаль, и журналист Бразуль-Брушковский. Они свернули к «Гранд Отелю», лучшей харьковской гостинице. За стеклянной дверью открылся огромный вестибюль с убегающими вдаль ковровыми дорожками.

Бразуль-Брушковский, опустив воротник рыжего макинтоша, спросил о чем-то швейцара, тот подозвал коридорного и велел проводить господ в первый нумер. Перед дверью репортер шепнул женщине:

— Вера Владимировна, запомните. Важный господин, с которым я вас познакомлю, желает остаться инкогнито. Он является депутатом Государственной думы и представляет общество, заинтересованное в оправдании Бейлиса.

Послышался звук поворачивающегося ключа. Дверь медленно приоткрылась, и толстый палец, брызнув искрами бриллианта в пять каратов, поманил их внутрь. Они вошли в просторный номер, в котором обычно останавливались генералы, помещики и купцы первой гильдии. Тяжелые портьеры, отделявшие гостиную от спальни, были задернуты. Посреди комнаты стоял Арнольд Давидович Марголин, облаченный в домашнюю бархатную куртку. Руки он никому не подал, только молча сделал жест, разрешавший сесть.

Бразуль завел дружбу с Верой Чеберяк после террористического акта, унесшего жизнь Столыпина. Редакция «Киевской мысли» гудела пчелиным ульем. Бразуль был взбудоражен больше всех, ведь он, подумать только, разговаривал с убийцей министра за несколько дней до выстрелов в театре. Многие в редакции, знавшие о партийных симпатиях Бразуля, подходили к нему с интимными расспросами, не подпустили ли эсеры своего комара в это дельце? Бразуль сам спрашивал об этом киевских эсеров. Ему отвечали со ссылкой на петербургских партийцев, что Богров действительно приезжал в столицу и вел переговоры с литератором Егором Егоровичем Лазаревым, который, правда, от террора был далек, но имел связи в эсеровских кругах. Богров предлагал совершить покушение на Столыпина от имени партии. Прежде чем дать ответ, Лазарев навел у знакомых киевлян справки относительно личности обратившегося к нему молодого человека и получил не слишком благоприятные ответы, характеризовавшие Богрова как бывшего анархиста, заподозренного в связях с охранкой. Естественно, Богров не получил согласия эсеров и отбыл восвояси.

Помимо эсеров в числе организаторов покушения называли также эсдеков, хотя было известно, что социал-демократы предпочитают террактам более практичные экспроприации, пополнявшие партийную казну. Наверное, эсдеков приплели, потому что двоюродный брат убийцы Сергей Богров принадлежал к большевистскому крылу партии и был твердым приверженцем Ульянова-Ленина. Людям, мало-мальски разбиравшимся в делах революционного подполья, подобные слухи казались несерьезными. Однако для тех, кто не видел разницы межу анархистами и социал-демократами, любой вздор звучал убедительно. В редакции «Киевской мысли» потешались над генерал-губернатором Треповым, которому кто-то наплел, будто браунинг, фигурировавший в покушении, был вручен Богрову лично Троцким. Говорили даже, что это было сделано непосредственно перед покушением, хотя в тот день Троцкий заседал на международном социалистическом конгрессе в Йене.

Бразуль был уверен, что эсеры и тем более эсдеки ни при чем. Заказчиков покушения следовало искать среди придворной камарильи, действовавшей из карьеристских и корыстных побуждений. Он догадывался, что непосредственными организаторами, выполнявшими волю придворных кругов, являлись жандармские офицеры. Что касается запутавшегося осведомителя Богрова, то ему отводилась незавидная роль марионетки в чужих руках. Журналист решил на время отложить расследование убийства Ющинского и заняться заговором высших сфер, наглядно свидетельствующим о полном разложении царского режима. Однако, когда он сообщил о своем решении Марголину, тот воспротивился и даже позволил себе резко выразиться в том смысле, что Бразулю платят немалые деньги совсем не за то, чтобы он отвлекался на посторонние дела. Марголин настоятельно порекомендовал, чего уж там, не порекомендовал, а приказал полностью сосредоточиться на изобличении убийц Ющинского. По словам Марголина, некоторое время судебным властям будет не до ритуальной версии, следовательно, надо воспользоваться благоприятным моментом и взять за бока Веру Чеберяк. Хозяйка притона несомненно замешана в преступлении. «Постарайтесь войти к ней в доверие, пригласите в ресторан, дайте понять, что в средствах вы не стеснены и щедро отблагодарите её, когда она даст нужные сведения», — велел адвокат.

Бразуль так и поступил. Он водил Веру по увеселительным заведениям, а она благосклонно принимала его ухаживания, ела и пила за троих, но всякий раз умело уходила от расспросов. В конце концов Марголин, ежедневно выслушивавший доклады Бразуля, потерял терпение и предупредил, что времени не осталось, так как Чаплинский торопит с обвинительным актом, особенно после пожара конюшни, который почему-то считает преднамеренным. Марголин захотел лично встретиться с Верой Чеберяк, но поскольку ему, как защитнику Бейлиса, было запрещено вступать в переговоры со свидетелями обвинения, адвокат велел устроить свидание подальше от Киева. Так они оказались в Харькове.

— Хотите шампанского, — предложил Марголин. — Это такое шипучее вино.

— Я не из деревни, господин депутат, — обидчиво откликнулась Вера. — Какая ни на есть, а дворянка.

Бразуль, снимая с буфета серебряное ведерко со льдом, из которого торчало горлышко бутылки, восторженно прокомментировал:

— Шампанское не ланинское, а настоящее, французское.

— Угощалась и настоящим, — буркнула Вера.

Журналист хлопнул пробкой, разлил по бокалам холодный, пузырящийся нектар. Пригубив шампанское, Марголин, что называется, взял быка за рога.

— Ну-с, госпожа Чеберякова, у меня к вам выгодное предложение. Желаете получить тридцать тысяч?

— Кто же не пожелает? — озадаченно протянула Вера. — Только где взять такие деньжищи?

Марголин, снисходительно усмехнувшись, положил перед ней лист бумаги.

— Вот заявление на имя прокурора окружного суда, в коем вы признаете себя виновной в убийстве Андрея Ющинского и называете имена сообщников. Мы поможем вам скрыться и только после этого направим заявление прокурору.

— Чем заплатите, господин депутат?