Дверь открылась. Несмотря на ранний час, на Сунделиусе был костюм. Галстук был вывязан превосходно – практически безупречно. Сунделиус решительно распахнул дверь, приглашая Валландера в дом, и тут же принес поднос с кофе.

– Кофе у меня всегда наготове, – пояснил он, – на тот случай, если кто-то неожиданно зайдет. Последний раз это, правда, было с полгода назад, заранее никогда не знаешь.

Валландер сел на диван и придвинул чашку. Сунделиус устроился напротив.

– В последний раз нас прервали, – сказал Валландер.

– По не зависящим от вас и, к сожалению, более чем уважительным причинам. Кого мы, собственно говоря, впускаем в эту страну?

Это замечание обескуражило Валландера.

– У нас нет никаких данных, что преступление совершено эмигрантом, – возразил он. – Почему вы думаете, что это эмигранты?

– По-моему, это совершенно ясно. Истинный швед такого не сделает.

Валландер подумал, что лучше не углубляться в эту проблему. Сунделиус был из тех людей, что твердо стоят на своем и не так-то легко позволяют себя переубедить. Но все равно не удержался.

– Еще раз повторю – ровным счетом ничто не указывает, что здесь замешан иностранец. Давайте лучше поговорим о Карле-Эверте. Вы ведь хорошо его знали?

– Для меня он был Калле.

– Как долго вы были знакомы?

– В какой день он погиб?

И снова Валландер удивился вопросу Сунделиуса:

– Мы еще точно не знаем. А что?

– Тогда я мог бы дать вам точный ответ. Пока могу сказать так: мы были знакомы девятнадцать лет, семь месяцев и около пятнадцати дней. Я всю жизнь веду тщательные записи. Единственная дата, которую я пока не могу внести в дневник, – день моей собственной смерти. Но сейчас это не актуально. Во всяком случае, я дал распоряжение своему адвокату после моей смерти сжечь все записи. Они представляют интерес только для меня, и ни для кого другого.

Валландер понял, что Сунделиус принадлежит к тому многочисленному племени стариков, которым в жизни почти не привелось поговорить с другими людьми. Его отец был совсем другим.

– Если я правильно понял, вас объединяла страсть к астрономии?

– Совершенно верно.

– Судя по выговору, вы не местный. Откуда вы приехали?

– Из Вадстены, двенадцатого мая пятьдесят девятого года. Груз с моими вещами пришел четырнадцатого мая. Тогда я думал, что приехал на два-три года. Но вышло, как видите, по-иному.

Валландер исподтишка посмотрел на полки и секретеры – семейных фото нигде не видно.

И обручального кольца тоже.

– Вы женаты?

– Нет.

– Значит, разведены?

– Я холостяк.

– Как и Сведберг?

– Да.

Валландер подумал, что пора переходить к делу. В кармане куртки у него все еще лежала фотография женщины, которую, по-видимому, звали Луизой. Он положил ее на стол перед Сунделиусом.

– Вы когда-нибудь видели эту женщину?

Сунделиус надел очки, тщательно протерев их носовым платком. Он изучал фотографию довольно долго.

– Это не та же самая женщина, что была в газетах на днях?

– Она.

– Полиция, по-моему, просила сообщить, если кто-нибудь ее знает?

Валландер кивнул. Сунделиус положил фотографию на стол.

– Значит, если бы я ее видел, я бы позвонил в полицию.

– То есть вы ее не знаете.

– Нет. А у меня хорошая память на лица. Это необходимо для работников банка.

Валландер, не утерпев, поинтересовался – почему, собственно, хорошая память на лица так важна для банковских служащих, и опять получил исчерпывающий ответ.

– В годы моей молодости физиономия была единственным документом, необходимым для получения кредита, – сказал Сунделиус, – пока общество не превратилось в некое единое и всеобъемлющее досье на всех и вся. Обычно говорят – до Рождества Христова и после Рождества Христова. По моему мнению, эпохи надо было бы разделять по-другому, во всяком случае в Швеции: до введения персонального номера [7] и после. Имею ли я дело с порядочным человеком? Говорит ли он правду? Не замешан ли он в чем? Помню одного заместителя директора банка в Вадстене – он ни разу в жизни не запрашивал никаких сведений о клиенте. Даже уже и после введения этих правил, после появления куда более жестких условий кредитования. О какой бы сумме речь ни шла, он первым делом смотрел на физиономию и в зависимости от своего впечатления удовлетворял просьбу о кредите или отказывал. И за всю свою долгую банковскую жизнь ни разу не ошибся. Жуликам отказывал, а порядочным людям – нет. Причем без малейших колебаний. Конечно, от невезения никто не застрахован, но тут и персональный номер не поможет.

Валландер кивнул и вернулся к Луизе.

– Эта женщина каким-то образом связана с Калле. По нашим сведениям, они общались не менее десяти лет. Впрочем, общались – не совсем верное слово. У них был роман. Калле, конечно, был холостяк, но у него был роман с этой женщиной, причем долгий.

Сунделиус слушал его не шевелясь, с чашкой кофе на полпути ко рту. Когда Валландер закончил, он медленно поставил чашку на блюдце.

– У вас ненадежные источники, – сказал он. – Это неверно.

– Что неверно? В каком смысле?

– Во всех смыслах. У Калле не было романа с этой женщиной.

– Они скрывали свой роман от всех окружающих.

– Нечего было скрывать. Никакого романа не было.

Сунделиус явно был убежден в своей правоте. Но в его словах проскальзывало что-то еще. Валландер поначалу не понял, что это. Потом понял – волнение. Сунделиус был взволнован, но старался этого не показывать. Однако Валландер заметил.

– Позвольте мне пояснить очень важное обстоятельство, – сказал Валландер. – Никто из его сотрудников, ни я и никто другой, ничего не знали об этой женщине, занимающей, судя по всему, немалое место в его жизни. Ее знал только один человек.

– Кто?

– Пока не могу сказать.

Сунделиус посмотрел на Валландера – взгляд его странным образом сделался одновременно сосредоточенным и отсутствующим. Валландер был совершенно уверен – Сунделиус нервничает.