Продавщица заглядывает в кабинку. Мы смотрим на мое отражение.

– Здесь у нас не очень хороший свет, – оправдываясь, она берет вину на себя. – Может быть, все-таки платье? – предлагает упавшим голосом. – Или… другого цвета? Кстати, – она медлит. – А вы не пробовали с ней встретиться. Просто встретиться и поговорить? Найти слова…

– С кем? – я вздрагиваю, словно меня застали на месте преступления. Как Родиона Раскольникова – с топором в руках.

– С вашей подругой.

Я справляюсь с собой:

– Мне надо подумать, – задергиваю шторки. Облачаюсь в свой собственный секонд-хенд.

Одежда, отвергнутая моим отражением, остается в кабинке. Краем глаза я замечаю: помолодевшая продавщица занята новой клиенткой. Девушка, стоящая у стойки, видит себя в голубом. Голубой – цвет надежды…

Я подхожу к своей парадной, вынимаю электронный ключик. Запорное устройство откликается мелодичным звоном. Поднимаясь по лестнице, думаю: одежда – тот же язык. На безупречный мне не хватит денег. Дешевый все равно не прокатит. У Яны ястребиный глаз.

– Тетя Яна уехала в круиз. По Европе. Вернется через две недели, – дочь встречает меня в дверях. Я снимаю куртку, пристраиваю на вешалку. – Устала? Есть будешь?

Та к меня спрашивала Яна. Которая воспитывала мою дочь. Ничего удивительного, что Александра переняла ее интонацию.

– Не знаю. Что-то не хочется.

– Телефон. Твой!

Я ощупываю куртку, шарю по карманам.

– Да, я вас слушаю.

– Татьяна Андреевна? – в трубке глуховатый голос. – Это Иван. В пятницу я не смогу. У меня пробник по математике. После шестого урока, – он говорит быстро и коротко, телеграфным стилем.

– Хорошо. Значит – во вторник. Желаю удачи с пробником.

– Спасибо, – абонент дает отбой.

– Это кто? Папа? – дочь поднимает с пола мою вязаную шапку. – Что-нибудь случилось?

– Ничего. По работе.

– А что такое – пробник? – она забрасывает шапку на вешалку.

– Пробный ЕГЭ.

– А-а-а… Представляешь, вчера нашла демонстрационную версию. По литературе…

– Где?

– Где-где? В Интернете. И, представь себе, прошла. Правда, с одной ошибкой.

– Неужели с одной? – я переспрашиваю недоверчиво.

– А! – Александра машет рукой. – Про этого идиота, Раскольникова.

Я замираю:

– И какой был вопрос?

– Дурацкий. Сколько человек он убил?

– Ну, как… Старуху, ее сестру Лизавету, Лизаветиного нерожденного младенца… – я загибаю пальцы. – Троих.

– А вот и нет! – она смотрит победно. – Не троих, а пятерых. Еще свою мамашу. Она говорила: если с Родей что-нибудь случится, я не переживу.

– Это – четверо. А пятый?

– Му-усик, – она грозит пальцем, – такие вещи грешно не помнить. Пятым он убил себя. Конечно, в переносном смысле. Так что… – разводит руками. – Вот тебе и отмщение, и Аз воздам! Ну? Один – один?

– Что?

Александра встает с дивана:

– Как – что? Счет. Боевая ничья.

Дочь идет к двери.

– Как у Вити? Он разобрался… с кредиторами ?

Она оборачивается. В ее глазах занимается отчуждение. Тлеет, как прогоревшие угли:

– Не понимаю. Ну к чему ты это спросила? Разберется. Вопрос времени и денег.

Это – не ссора. И не скандал. Хуже. Раньше этого не было. Даже воюя, мы были заодно. Еще немного, и дочь перейдет на чужую сторону. А я останусь, буду смотреть ей в спину, радуясь, что она поднялась на поверхность. Нашла себя в нашем настоящем…

Я смотрю, как она уходит. На этот раз у нее прямая спина. Спина свободного человека, способного сделать единственно правильный выбор. В конце концов, с ней-то ничего не случилось. Как мать я должна этому радоваться. Я подхожу к стеллажам, уставленным старыми обложками. Радоваться, что мой ребенок не повторит мою никчемную жизнь. Я сама выбрала для нее юридический. Факультет самых нужных вещей . Красивых. Которые можно купить за деньги… Я училась на другом факультете – самых ненужных вещей .

Портреты, висящие на стене, поглядывают заинтересованно. Для них наши разговоры – отличный способ развлечься.

– Вот так, – в тишине я слышу свой голос, звучащий на полтона выше, как всегда, когда мне хочется замести следы. Следы моего очередного поражения. – Вот вам ваша красота . Говорите, спасет мир?.. – этот вопрос я обращаю к ним обоим, как будто они несут солидарную ответственность, как родители, вырастившие никчемных детей.

Телефон играет простенькую мелодию. Я жму на кнопку – SMS от мобильного оператора: «Спасибо за то, что вы с нами…» – сообщение, которое рассылают всем. В новом мире мобильники есть у каждой кошки. Или старухи. Проблема в том, что не каждая – уверенный пользователь.

«Зачем я назначила на вторник? Надо было сразу. Воспользоваться случаем, чтобы отказать».

В ванной шапка пены. Александра лежит с закрытыми глазами.

– Что? – она сдвигает наушники.

– Как позвонить обратно?

Она протягивает мыльную руку. Я снимаю с крючка полотенце. Сначала – вытереть руки, потом уже браться за мобильный.

– Обратно, – она жмет на клавиши. – Обратно не выйдет. Последний номер не определяется. Твой абонент пожелал остаться неизвестным. Anonymous call.

Когда дочь была маленькой, я водила ее в Эрмитаж. Парадная лестница, темные полотна на стенах, белизна мрамора, тяжелые египетские саркофаги. Однажды мы подошли к витрине, той самой, с беременной старухой. Терракотовая старуха, толстая и уродливая, протягивала руку, словно просила милостыню. «Какая некраси-ивая, – дочь протянула разочарованно, – фу!»

Ребенок ни в чем не виноват. Я должна была объяснить. Но я смолчала. Сделала ошибку. Упустила момент. Но разве я знала? Откуда мне было знать, что связным остается только прошлое, которое можно осмыслить, разложить по полочкам. Расставить, как старые книги. Настоящее – та же помойка. Мысли, приходящие в настоящем, похожи на обрывки и лоскутки.

Салат оливье

Картошка, морковка, свекла. Горка крутых яиц. Все сварено и очищено. Осталось только покрошить. Заправить я успею позже. Салаты опасно держать заправленными: если перестоят, можно травануться .

Все-таки мне попались мягковатые огурцы. К тому же слегка припахивают бочкой. В оливье это не будет заметно. Майонез – проверенный соус. Перешибет любой запашок.

В дверь звонят. Опять забыла ключи. Что ни день, меняет сумки, забывает переложить. Я иду к двери, открываю не спрашивая.

– Нет, ты гляди, что делается! Сволочь! Распустила поганого кота!