Невзирая на все ее усилия, Крейг нашел на полу рядом с кроватью трусы и просунул в них ноги.

– Ничего не будет. Ты недвусмысленно дала мне это понять.

– Пожалуйста, вернись. Иди ко мне. Мне просто нужно еще немного подумать.

Он застегнул на брюках молнию и бросил:

– Думай, сколько хочешь. А с меня размышлений достаточно.

И ушел. Он присоединился к остальным, а Куинси свернулась на кровати калачиком и заплакала. На позаимствованное белое платье падали крупные слезы, расплываясь на шелке темными пятнами.

32

Домой я возвращаюсь за полночь. После сна в самолете чувствую себя не отдохнувшей, а слабой и разбитой. Когда я открываю дверь, у меня дрожат руки, частью от усталости, частью от неуверенности. Я не знаю, что меня ждет в квартире. Представляю, что по ту сторону створки из наших вещей не осталось ничего, а выписанный мной чек валяется разорванный на голом полу. Но даже это лучше, чем увидеть перед собой Сэм, ожидающую меня в темной прихожей с ножом в руках.

Едва переступив порог, я тут же ставлю на пол сумки, чтобы освободить руки на тот случай, если придется защищаться. Но Сэм с ножом в руках нигде нет. Как и Сэм с бокалом отравленного вина. Быстро посмотрев по сторонам, я убеждаюсь, что все предметы точно на тех же местах, где я их оставила. В квартире темно и, по ощущениям, никого нет. Вокруг царит запустение, будто все обитатели совсем недавно уехали, оставив здесь частичку своей души, теперь витающую в воздухе будто клуб пыли.

– Сэм? Это я.

В ожидании ответа, которого все нет и нет, сердце чуть не выпрыгивает из груди.

– Я решила вернуться пораньше! – восклицаю я, и грудь наполняется надеждой. – Успела на вечерний рейс.

Я обхожу квартиру, повсюду щелкая выключателями. Кухня, столовая, гостиная. Следов кражи не наблюдается. Следов Сэм тоже.

Она уехала. В этом можно не сомневаться. Улизнула из города, как я и надеялась. Свои секреты забрала с собой, мои оставила мне.

Я лезу в сумочку и ищу телефон. После приземления я отправила Джеффу смс, сообщив, что долетела благополучно, и пообещав позвонить, когда доберусь до дома. И вот я дома, и мой палец готов вот-вот нажать кнопку вызова.

Но в этот самый момент я вдруг замечаю, что дверь в гостевую комнату закрыта. Из-под нее пробивается свет, падая на мои туфли. По ту сторону звучит музыка, приглушенная деревянной перегородкой.

Сердце с глухим стуком падает на пол. Она по-прежнему здесь.

– Сэм?

Я тянусь к дверной ручке, которая без труда поддается моему нажиму – дверь не заперта.

Без колебаний распахиваю ее и заглядываю внутрь.

Комната купается в лучах красно-золотистого света. Красный распространяет лампа на прикроватной тумбочке, золотистый – несколько стоящих рядом свечей. Музыка доносится из CD-плеера, вытащенного из шкафа в кладовке. Пегги Ли, «Лихорадка».

В мягком полумраке я вижу на краешке кровати Сэм. По крайней мере, мне кажется, что это она. Так непохожа на себя, что узнаю я ее не сразу. На ней платье, совершенно непохожее на панковский наряд, в котором она ко мне впервые явилась. Красное, с рукавами-крылышками, юбкой А-силуэта и глубоким декольте, приоткрывающим соблазнительную грудь. На ногах туфли на каблуках такого же цвета. Забранные наверх волосы полностью открывают белую шею.

Она не одна.

Рядом с ней в чистой и свежей черной рубашке и брюках цвета хаки сидит мужчина. Его я узнаю без труда.

Куп.

Его рука у нее на шее – он нежно касается ее горла. Сэм проводит указательным пальцем по выпуклому левому бицепсу. Они тянутся друг к другу, готовые вот-вот поцеловаться.

– Что…

Что, черт возьми, происходит?

Вот что я хочу сказать, но с губ срывается только первое слово. Сэм убирает ладонь с его плеча. Рука Купа остается на ее шее, все его тело изумленно застывает. Последний раз таким потрясенным я видела его только раз – когда впервые встретила у «Соснового коттеджа». Теперь у него на лице точно такое же выражение, как тогда. Чуть менее ошарашенное и напуганное, но все-таки. Несколько смазанная копия оригинала.

– Куинси, – говорит он, – я…

– Убирайся.

Ему удается встать и сделать ко мне шаг.

– Я все объясню.

– Убирайся, – опять говорю я, переходя на рык.

– Но…

– Убирайся!

Я вдруг прыгаю на него, вонзаю ногти одной руки в лицо, а другой принимаюсь его хлестать. Вскоре руки сжимаются в кулаки, обрушивающие на Купа град ударов. Мне плевать, куда бить, лишь бы не впустую. И я луплю его дальше, в то время как сам он лишь стоит и покорно терпит. Но вот Сэм летит вперед красной стрелой и прижимает меня к стене.

– Уходи! – шипит она Купу.

На пороге он оборачивается и смотрит, как я дергаюсь и бьюсь головой о стену, с каждым разом все сильнее и сильнее.

– Проваливай! – орет Сэм.

На этот раз Куп послушно выскальзывает из комнаты. Я со слезами на глазах сползаю по стене. От боли сгибаюсь пополам, схватившись руками за живот. Ощущение такое, что меня пырнули остро отточенным клинком, который рвет во мне внутренности. Опять, опять и опять.

Выплакав все слезы, Куинси вышла из комнаты и пошла искать Жанель, остро нуждаясь в том особенном сочетании колкости и жалости, на которое была способна только она. Она была чем-то вроде наждачной бумаги в человеческом облике. С одной стороны шершавая, с другой гладкая.

В гостиной, в одном из кресел, она увидела Рэймди. Эйми сидела у Родни на коленях и обнимала его за шею гибкой рукой. Они целовались взасос, напоминая Куинси пловцов, жадно вбирающих в себя воздух широко открытыми ртами.

– А где Жанель?

Женская половина Рэймди вынырнула на поверхность и перевела дух, недовольная, что ее так бесцеремонно оторвали от дела.

– Что?

– Жанель. Ты ее не видела?

Эйми покрутила головой и вновь нырнула на глубину.

Тогда Куинси пошла на улицу по скрипучим половицам террасы. Ночь стояла светлая, полная луна окрашивала деревья серебристым цветом. На ступеньках девушка остановилась, стараясь уловить хотя бы малейшие признаки Жанель. К примеру, шаги на траве. Или грудной смех, настолько знакомый, что ей удалось бы вычленить его даже в огромной толпе. Но так ничего и не услышала, кроме последнего в этом сезоне сверчка и далекого, горестного уханья совы.

Вместо того чтобы вернуться обратно, Куинси решила немного пройтись и углубилась в лес. Вскоре она обнаружила, что шагает по той же усеянной жухлой листвой дорожке, которой они поднимались к утесу днем. И только когда дорога пошла в гору, подумала, что пора возвращаться. Но было уже слишком поздно. Она испытывала жизненную потребность двигаться вперед, хотя сказать почему не могла. Предчувствие? Инстинкт? Скорее даже уверенность, бегущая с кровью по жилам.