После событий в «Сосновом коттедже» он никогда меня к себе не прижимал. Тогда он в первый и последний раз обвил меня своими сильными руками. Я думаю, что воспоминания приглушат наши ощущения, но нет. От них только еще сладостнее.

С ним я чувствую себя в безопасности. Всегда.

Я целую Купа, хотя и понимаю, что это неправильно. Он тоже целует меня, покусывая, впиваясь в меня своими жадными губами. Годы сдерживаемой страсти наконец вырываются на волю, порождая в результате не столько желание, сколько потребность. Не столько наслаждение, сколько боль.

Вскоре мы уже лежим в постели. Все равно в этом номере больше ничего нет. Я уже без одежды, и даже не знаю, куда она подевалась. Похоже, просто упала на пол, как и одежда Купа.

Он знает, что ему нужно. Господи, помоги мне, пусть берет, что хочет.

Когда Куинси соскользнула с кровати и пересекла на цыпочках комнату, на ходу поднимая туфли, платье и трусы, он все еще спал. Каждое движение причиняло боль. Промежность саднила, вспыхивая каждый раз, когда она наклонялась вперед. Но все было совсем не так плохо, как Куинси думала, и в этом она черпала утешение.

Девушка быстро оделась, вдруг остро почувствовав, какой холод стоит в комнате. Как будто у нее поднялась температура. Хотя ее кожа полыхала жаром, все тело бил озноб.

Выйдя в коридор, она заперлась в ванной, не включая свет. Ей совсем не хотелось смотреть на себя в зеркало под этой резкой лампочкой. Теперь она видела только темный силуэт с размытыми чертами. Она превратилась в тень.

В голове вдруг всплыла песенка. Еще из начальной школы. Перед глазами встала картина: они с подружками сидят в непроглядной тьме женского туалета и хором повторяют имя.

Кровавая Мэри, Кровавая Мэри, Кровавая Мэри.

– Кровавая Мэри, – сказала Куинси, глядя на свое безглазое отражение.

Покинув ванную, она в нерешительности замерла на пороге гостиной, опасаясь, что Крейг с Жанель уже вернулись и теперь, пьяные, хихикают, усиленно делая вид, что между ними ничего не произошло. Но ничего не услышала и двинулась дальше. В доме было тихо.

Куинси вышла на кухню и остановилась, не зная, как теперь поступить. Поговорить с ними начистоту? Потребовать отвезти ее домой? Нет, лучше найти у Крейга ключи, взять его внедорожник и уехать, оставив всю компанию без мобильных телефонов.

От этой мысли Куинси улыбнулась. У нее уже началась вторая стадия стресса, о которой она лишь три дня назад узнала на лекции по психологии. Жанель это занятие пропустила, и Куинси опять пришлось поделиться с ней конспектом. В отличие от Куинси, она не знала, как выглядит вторая ступенька на лестнице стресса.

Гнев.

Яростный, громогласный, стервозный гнев.

От него в груди стало жарко. Как при изжоге, но только сильнее. Он пульсировал и рвался наружу, молнией проносясь по рукам и ногам.

Она подошла к раковине, готовая пустить свою необузданную энергию в ход. В точности, как ее мать. Старая добрая пассивно-агрессивная Шейла Карпентер, склонная не столько кричать, сколько заниматься уборкой, не столько ломать, сколько чинить. И никогда, никогда не рассказывать о своих чувствах.

Куинси не хотела быть такой женщиной. Не хотела убирать оставленную другими грязь. Она хотела как следует разозлиться, черт бы их всех побрал! Она уже злилась. Она была в такой ярости, что схватила грязную тарелку и замахнулась, чтобы разбить ее вдребезги о столешницу.

Но сдержалась, увидев свое отражение. Из темного проема над раковиной на нее смотрело бледное лицо. Избежать его ей все же не удалось. На этот раз она видела его отчетливо.

Покрасневшие от слез глаза. Сердито скривившиеся губы. Кожа в красных пятнах от злости, тоски и стыда за то, что она только что отдалась непонятно кому.

Это была не та Куинси, какой она себя всегда считала. Это был кто-то совсем другой. Кого она не могла узнать.

Вокруг сгущался мрак. Куинси чувствовала, как он забирается внутрь. Черная волна, нахлынувшая на берег. Вот она уже затопила кухню и скрыла ее очертания. Куинси видела лишь свое лицо, глядевшее на нее из зеркала. Лицо незнакомки. Потом и его поглотила тьма.

Куинси положила тарелку обратно и взяла другой предмет.

Нож.

Она не понимала, зачем его схватила. И понятия не имела, что собирается с ним делать. Знала лишь, что держать его приятно. Крепко сжимая его в руке, она вышла из «Соснового коттеджа» через заднюю дверь и в три размашистых шага пересекла террасу. Деревья у дома стояли как серые часовые, охранявшие лес.

По пути Куинси ударила одно из них плашмя ножом. Почувствовав, что от этого по руке побежал трепет, она двинулась глубже в лес.

35

Дверь с грохотом захлопывается, порождая в коридоре эхо и вырывая меня из глубокого сна. Я открываю рот, ахаю и ощущаю на шершавом языке дуновение сухого воздуха. Через окно в комнату бьет солнечный свет – диагональной полосой, упирающейся прямо в мою подушку. Яркий и острый, он иголками вонзается в радужную оболочку. Я откатываюсь в сторону, проклиная солнце и опускаю руку на вторую половину кровати.

Там никого нет.

В этот момент я вспоминаю, где нахожусь.

С кем я была.

Что я наделала.

Когда я спрыгиваю с кровати, у меня начинает кружиться голова, комната вращается вокруг. Едва дойдя до крохотной ванной, я опускаюсь на пол, ощущая обнаженными ягодицами ее холодные плиты, и прижимаю колени к груди. Мысли путаются и расплываются. Я ощущаю окружающий мир, но больше ему не принадлежу.

И вдруг понимаю – это похмелье. Только вызванное не вином, а чувством вины. Такого у меня не было уже много лет.

В память вползают воспоминания, мерно и настойчиво, будто тиканье секундной стрелки часов. Тик-так, тик-так. Через минуту я все вспоминаю. Каждую грязную, развратную деталь.

Куп, очевидно, ушел. Может, это даже за ним с таким грохотом захлопнулась дверь, хотя я подозреваю, что он выскользнул тихонько, чтобы меня не разбудить. Не могу его в этом винить.

По крайней мере, он оказался достаточно воспитанным, чтобы оставить записку, наспех нацарапав ее на бумажке с логотипом отеля. Она лежит у телевизора – я заметила ее, когда шаткой походкой направлялась в ванную.

Пусть полежит, ее можно будет прочесть и потом, когда у меня появятся силы подняться с пола.

Все тело болит, но это приятная боль, которая приходит, если дать ему то, в чем оно нуждается. Примерно так же я порой чувствую себя после хорошей пробежки. Уставшая, пресыщенная и немного обеспокоенная, что это было чересчур.

На этот раз сомнений быть не может. Это было катастрофически чересчур.

Я смотрю на свои руки. Большая часть нанесенного Сэм черного лака облупилась, оставив после себя лишь неровные пятна. Под ногтями грязь. Скорее всего, тот самый лак. Или кусочки кожи Купа, забившиеся туда, когда я царапала ему спину, умоляя трахать меня пожестче. На ладонях еще остался его запах. Пот, сперма и немного «Олд Спайс».