В этом дипломатическом эпизоде замечательно еще одно обстоятельство: французское правительство по собственному движению советовало тогда Мухаммеду Али ввериться посредничеству Европы; затем увидим, что и с другими державами заодно Франция торжественно повторила тот же совет и в Константинополе, и в Александрии; затем еще увидим, что она, отказываясь от совокупного направления других кабинетов, когда предстояло сдержать слово, данное Османской империи, усиленно советовала и Порте, и Мухаммеду Али устроить дело между собою мимо посредничества Европы. Так-то противоречия и непостоянство кабинета, волнуемого влиянием внутренних партий государства и народных предубеждений относительно внешней политики, произвели кризис 1840 г. и приготовили горючие вещества, которые едва не объяли общим пламенем Европу по случаю спора между турецким султаном и его пашой.

Займемся приключениями Османского флота. Мы уже упоминали, что еще при жизни Махмуда было дано повеление от Порты о возвращении флота в столицу. Эта мера, основанная на желании Хозрефа предупредить новую войну с Египтом, была тем важнее в тех обстоятельствах, что в столице не было достаточно войска на случай мятежей при воцарении сына умиравшего султана. По смерти Махмуда Февзи-паша получил фирман от Абдул Меджида о подтверждении его в звании капудан-паши и повторительное предписание Порты немедленно возвратиться с флотом в столицу.

Дни приходили за днями, но флот не являлся. Осветившись флагами, провозгласив громом своих орудий воцарение нового падишаха и фирман, подтверждающий его в командовании флотом, он тщательно скрыл от флота повторительные предписания правительства о возвращении в столицу, а 22 июня он со всем флотом выступил из Дарданелл в море. Там у Тенедоса крейсировал французский флот под начальством контр-адмирала Лаланда с поручением предупредить неприятельские действия между флотами султана и Мухаммеда Али. Вернейшее средство к достижению этой цели было бы моральное сопротивление французского флота к выходу в море османских сил. Капудан-паша, тая задуманную измену в душе, вошел в сношения с французским адмиралом, имел с ним продолжительные секретные объяснения и затем свободно поплыл в Александрию сдать флот бунтующему паше. Вспомним, что капудан-паша Февзи в угоду господствовавшей страсти своего государя усердно подстрекал к войне при жизни Махмуда ради корыстных видов, играя судьбами царства.

Тревога в столице и торжество Мухаммеда Али. — Мирные предложения верховного везира. — Притязания паши. — Его посягательство на права верховной власти. — Язвительная переписка. — Нота 15 (27) июля. — Уныние Мухаммеда Али. — Переговоры между великими державами. — Разногласие кабинетов. — Флоты в Дарданеллах. — Новое посольство невестки Мухаммеда Али. — Отступление французского кабинета от июльской ноты. — Замыслы Тьера. — Новые преобразования Османской империи и значение их. — Политическая исповедь Гюльханейского манифеста. — Обеты веротерпимости. — Услуга, нехотя оказанная России австрийским кабинетом. — Попытка новых переговоров. — Военные приготовления в Египте и жалобы в Константинополе

В самый день восшествия своего на престол молодой султан, в котором уже можно было угадывать тихий нрав и миролюбивые наклонности, изъявил желание о прекращении войны с египетским пашой. Порта не замедлила сообщить посольствам великих держав об отданных в том смысле повелениях фельдмаршалу и капудан-паше и о решении совета послать в Египет Акиф-эфенди для переговоров с пашой. В пятый день нового царствования, когда столица и правительство были еще под впечатлением страха, каким обыкновенно сопровождается воцарение султанов, Порта получила секретное известие о разбитии армии под Незибом. Верность капудан-паши, который медлил явиться, становилась с часу на час сомнительнее. В таких обстоятельствах деятельный Хозреф поспешил отправить Акифа с нарочным пароходом и, извещая Мухаммеда Али о своем производстве в верховные везиры, объявлял ему милость султанскую с предложением наследственного обладания Египтом. Затем, именем старой их дружбы и любви к исламу, он заклинал его предать забвению прошедшее и быть верным государю и государству.

Если французский адмирал не воспрепятствовал флоту выступить из Дарданелл и передаться Мухаммеду Али, зато по крайней мере он не замедлил сообщить о том в Константинополь. Правительство было оглушено этими известиями, которые удар за ударом его поражали вслед за смертью Махмуда, будто предвещая неминуемое разрушение шаткого престола. Приписывая измену Февзи Ахмеда тем опасениям, какие не без причины чувствовал виновник роковой войны с Египтом, предпринятой вопреки советам Хозрефа, Порта решилась его успокоить всякими ласками. Был в тот же день отправлен с нарочным пароходом советник адмиралтейства Мушин-эфенди с милостивым хатти шерифом к капудан-паше и с приглашением возвратиться немедленно в столицу. Мушин застиг флот у Родоса. Там изменник ожидал ответа Мухаммеда Али, к которому был отправлен корвет с предложениями о сдаче флота. Февзи Ахмед с обыкновенным церемониалом принял султанский фирман от посланца Порты, арестовал тотчас посланца, чтобы скрыть от флота смысл стамбульских повелений, провозгласил громом своих орудий милостивый манифест султана, объявил о заключении мира с Египтом и продолжал свое плавание к африканскому берегу. Весьма небольшое число его приверженцев было вовлечено капудан-пашой в преступный его замысел; флот, ничего не подозревая, повиновался изменнику.

По всем владениям Мухаммеда Али Незибская победа была возвещена трехдневными салютами. В Сирии гром пушек служил похоронным звоном тех надежд, которыми встрепенулись племена этого края от Халеба до Газы при известии о приближении султанской армии к границе. Мухаммед Али прикидывался печальным среди своего торжества; он уверял, что только необходимость рассеять в подвластных племенах неблагоприятные слухи о судьбе его армии заставила его праздновать победу, купленную ценой взаимного кровопролития правоверных. Затем, четыре дня спустя, получено в Александрии известие о смерти Махмуда. Один из тайных агентов Мухаммеда Али в столице зафрахтовал во время болезни султана легкое греческое судно и, как только проведал, что султан испустил дыхание, послал о том известие к паше. Парусное судно в семь дней поспело в Александрию. Казалось, самые ветры Средиземного моря в заговоре с судьбой усердно служили Мухаммеду Али в ту пору. Старый паша не посовестился дать шкиперу 4 тыс. талеров мюжде (вознаграждения) за добрую весть по восточному обычаю и начал вновь пальбу и салюты под предлогом празднования восшествия на престол Абдул Меджида.

На другой день опять известие, которое едва не свело с ума старика: поспел корвет с предложениями изменника капудан-паши. Мухаммед Али, видимо встревоженный от радости, отправил тотчас пароход с приглашением Февзи-паше привести флот в Александрию. Он не видел уже пределов своему честолюбию. Его приближенные опасались, чтобы от радости и непомерных усилий воображения не приключалась ему болезнь. Османская империя оставалась без армии, без флота, при семнадцатилетнем султане. Торжествующий старик с огромными силами морскими и сухопутными легко мог предписать ей свой закон. Он мечтал садиться на соединенный флот Стамбула и Александрии и поплыть в столицу под предлогом охранения престола и царства от угрожавших бед. Нет сомнения в том, что если бы Османская империя была тогда предоставлена своей судьбе, если бы Мухаммед Али не страшился России, которая по своему положению имела особенные причины предостерегать Восток от новых потрясений и в то же время владела надежными и быстрыми средствами для укрощения честолюбивых посягательств старого паши, нет сомнения в том, что Мухаммед Али не замедлил бы явиться в беззащитную столицу и ниспровергнуть правительство, оглушенное последовательными бедами. Повторительно сделанные ему объявления от имени великих держав и еще недавно слышанное им строгое слово России по случаю приготовлений на борьбу с султаном удерживали Мухаммеда Али в пределах подчиненности духовному и гражданскому единодержавию Османской империи. По крайней мере он надеялся среди критических обстоятельств империи привести в исполнение любимый свой помысел о потомственном обладании всей страны, занятой его оружием.