— Он говорит: сахар! — язвительно произнес полицейский. — Он хочет сахару!

— Он диабетик, — пояснил Трампер стоявшей рядом с ним проститутке и шагнул вперед, чтобы потрогать скрюченную руку Меррилла. — Привет, старина Меррилл, — успел сказать Богус, прежде чем один из фланговых полицейских, явно превратно истолковавший его жест в сторону скорчившегося Меррилла, ткнул своим локтем в солнечное сплетение Трампера, пихнув его прямо на пухлую, пахнущую мускусом даму, которая гневно отразила ударом по шее внезапное нападение нахала. Едва не задохнувшись, Богус испуганно отшатнулся, пытаясь объясниться жестами, но двое полицейских прижали его к перилам и запрокинули ему голову назад, прямо в лестничный колодец. В искаженном ракурсе Богус видел, как Меррилла понесли вниз по лестнице, в холл.

Соревнуясь со скрипом входной двери, голос Меррилла, ломкий и слабый, проскрежетал:

— Ich bin nicht betrunken!

Затем входная дверь захлопнулась, прервав этот невнятный, скорбный вопль.

Трампер пытался восстановить дыхание, чтобы все объяснить. Но ему удалось лишь прохрипеть:

— Он не пьян. Позвольте мне пойти с ним. После этого один из полицейских плотно сдавил ему губы, слепив их вместе, словно это было тесто.

Богус закрыл глаза и услышал, как какая-то шлюха сказала:

— Он диабетик.

Тогда один из полицейских прорычал Трамперу в ухо:

— Так ты хотел пойти с ним, а? Зачем ты шарил по нему руками?

Когда Трампер попытался тряхнуть головой и объяснить слепленным ртом, что он приблизился лишь затем, чтобы потрогать Меррилла, потому что он его друг, проститутка снова повторила:

— Он диабетик. Он мне говорил. Отпустите его,

— Диабетик? — удивился полицейский. Богус почувствовал под закрытыми веками биение пульса. — Диабетик, да? — повторил полицейский. Затем они вернули Богуса в вертикальное положение и убрали руки с его рта. — Так ты диабетик? — спросил один из полицейских; они стояли настороженно, не трогая его, однако готовые в любой момент снова скрутить.

— Нет, — с трудом выдавил Богус, чувствуя жжение во рту, потом снова повторил: — Нет. — Он был уверен, что они не слышали его, поскольку во рту у него было полно булавок. — Нет, я не диабетик, — произнес он более отчетливо.

Тогда они снова схватили его.

— Я так и думал, что нет, — сказал один из них другому.

Они потащили его через холл на улицу, и после первого шока от обжигающего холодного воздуха Богус услышал робкое, усталое объяснение проститутки за своей спиной:

— Нет, нет… Господи! Он не диабетик. О господи, я только хотела сказать, что он мне говорил, что тот, другой был диабетиком…

Затем захлопнувшаяся входная дверь оборвала ее объяснения, оставив Богуса на тротуаре с двумя подталкивающими его вперед полицейскими.

— Куда мы идем? — спросил их Богус. — Мой паспорт остался в моей комнате. Ради бога, я не заслуживаю такого обращения! Я не нападал на этого парня — он, черт побери, мой друг. И у него диабет. Отвезите меня туда, где находится он…

Но они, не обращая на его слова внимания, засунули его в зеленый полицейский «фольксваген», треснув лодыжками о крепление ремня безопасности и согнув пополам, чтобы он мог втиснуться на заднее сиденье. Они прикрепили его наручники к маленькому, аккуратному металлическому кольцу на полу, так что он был вынужден ехать держа голову меж своих колен.

— Вы, должно быть, ненормальные, — сказал он им. — Вам плевать на то, что я вам говорю. — Он повернул голову; и хотя его обзор ограничивался пространством между голенью и согнутым коленом, он мог видеть полицейских на заднем сиденье. — Ты просто задница, — выругался Трампер. — И твой приятель тоже. — Он качнул головой с такой силой, что стукнулся лбом о сиденье водителя, тем самым вызвав его чертыхание.

— Полегче, парень, лады? — велел ему полицейский с заднего сиденья.

— Да ты просто жопа с ручкой! — выругался Трампер, но полицейский лишь наклонился вперед, изображая вежливую заинтересованность, как если бы он не расслышал. — Твой гребаный мозг поражен сифилисом! — заявил ему Трампер, и полицейский пожал плечами.

— Разве он не говорит по-немецки? — спросил полицейский с переднего сиденья. — Мне кажется, он знает немецкий. Я слышал, как он говорил на нем. Скажи ему, чтобы говорил по-немецки.

Богус почувствовал, как по его позвоночнику пробежала судорога, отчего его руки звякнули наручниками. Он мог бы поклясться, что говорил по-немецки.

— Ты, жопа с ручкой! — выкрикнул он по-немецки и не успел увернуться от тяжелого удара резиновой дубинкой по голове.

Затем он услышал радио. Чей-то голос произнес:

— Пьян… — Затем его собственный голос пробормотал: — Ich bin nicht betrunken!.. — Он пожалел, что сказал что-то, увидев взмах дубинки, услышав «хрясь!» по ребрам, но почти не почувствовав боли до следующего вздоха.

— Пьяный, — доложила рация. Он постарался не дышать больше.

— Дыши, пожалуйста… — потребовал голос диктора.

Он втянул в себя воздух и едва не задохнулся от боли.

— Он весь похолодел, — произнес записанный на пленку голос проститутки.

— Мать твою!.. — выплюнул Трампер. — Ты записал на пленку проститутку…

И снова дубинка прошлась по его ребрам, запястьям и сознанию…

Ему понадобилось много времени, чтобы доплыть до того места Дуная, где он мог видеть скрытый под водой танк. Стараясь удерживаться на воде стоя и не терять из виду берег, освещенный огнями пристани Гелхафтс-Келлер, он видел, как ствол танка вздымался вверх как раз в том месте, где, как ему казалось, он мог почти дотронуться до него рукой, или же танк мог, как нефиг делать, разнести его на кусочки. Затем крышка люка открывалась, или это мерцала вода, или он просто казался открытым. Кто был под крышкой люка? Разве никому не интересно, что они побывали там? Но потом он подумал: «Я в „фольксвагене“, и если в его крыше дыра, то я в полной безопасности вместе с Коутом».

Затем биде спустило воду и промыло его сознание.

Как долго его сознание отсутствовало, он не мог сказать, как и то, насколько полно оно восстановилось к тому моменту, когда до него дошло, что кто-то печатал какой-то текст на его пишущей машинке. Он прочитал напечатанное, удивляясь, кто мог написать это, сосредоточенно изучая, как если бы это было полученное им письмо или чье-то чужое послание, адресованное кому-то другому. Затем он увидел темную, согнутую фигуру в углу французского окна и вздрогнул оттого, что она неожиданно выпрямилась и застонала, и одновременно с этим страшная, похожая на гнома, копия его самого пришла в ярость, ее очертания в стекле затуманились, словно растаяли.

Когда он открыл дверь в коридор, его встретило море людей — проституток, их клиентов, фрау Таши и коп.