Теперь Владимир вновь обратился к Марченко.

— Что вы на это скажете, господин следователь? — спросил он настойчиво. — Разве вы не видите? Четыре смерти. Тело Всеволода Сахарова найдено во дворе книжного магазина Ильина. Причина — сердечный приступ. Тело Юрия Валуцкого найдено во дворе книжной лавки Сперанского. Причина смерти — удар в сердце. Скорее шила, чем шляпной булавки. Тело Василия Неустроева обнаружено во дворе книжного магазина Громова. Причина — аффекцио кордис. И вот… — Он указал на лежавшего на земле Пересветова. — Четвертый случай. Неужели вам не ясно, что все это совершил один человек? Ведь все совпадает, вплоть до смутившей вас веточки сирени!

Марченко молчал. Видно было, что признавать правоту молодого Ульянова ему никак не хотелось. А вот полицейские надзиратели и доктор Крейцер слушали с явным пониманием.

— Но как же вы это объясните, господин Ульянов? — наконец спросил судебный следователь. — Для чего негодяй убивал своим шилом всех этих людей?

Владимир пожал плечами.

— На этот вопрос, я думаю, мог бы ответить он сам. Но уже не ответит. Однако не о том я вам сейчас толкую. Я ведь не следователь и не полицейский. Вы, господин Марченко, несомненно найдете причину. Вы и ваши помощники куда лучше разбираетесь в побудительных причинах подобных типов. Я же говорю о другом. — Он приблизился к следователю и убежденно заговорил: — Я прошу вас признать очевидное, господин следователь: все четыре случая похожи друг на друга, как четыре капли воды. Все эти убийства совершила одна и та же рука, что, как вы уже убедились, легко доказывается. Столь же легко можно вывести и то, что в нападении на господина Пересветова его супруга никак не может быть обвинена. Елена Николаевна вашими стараниями упрятана за решетку. А потому, думаю, будет разумно и человечно немедленно распорядиться об ее освобождении.

Судебный следователь засопел. Однако уверенность Владимира, похоже, возымела действие. Как я уже не раз отмечал, Ульянов, несмотря на возраст, легко подчинял своей воле людей много старше и опытнее себя. Это его качество и восхищало, и порою пугало меня. Сейчас же я молил Бога, чтобы Марченко уступил его нажиму.

То ли помогла моя молитва, то ли следователь усмотрел в разъяснениях молодого Ульянова резоны, но только после недолгого размышления Иван Иванович поморщился, словно унюхал горчичного спирта, неожиданно поддал носком сапога камешек и нехотя промолвил:

— Что же, господин Ульянов, ваши объяснения меня, в общем, удовлетворяют. Готов признать: я заблуждался. Хотя, полагаю, дальнейшее следствие так или иначе вышло бы на истинного виновника. Ладно. Поедем сейчас в управление… — Словно бы для того, чтобы показать свое полное доверие к нашим словам, господин Марченко отобрал у полицейского надзирателя мой револьвер и протянул его мне — тоже рукояткой вперед. — Славно стреляете, господин Ильин, — присовокупил он с профессиональным уважением. — Один выстрел — и наповал!

Уже через два часа Аленушка была освобождена распоряжением господина Марченко. Боже мой, какое же разящее душу зрелище она собой явила! Русые волосы спутались, взгляд потухший, лицо тусклое, осунувшееся, даже ямочки на щеках исчезли; красивое темно-зеленое платье из английского ситца давно не стирано, черные кожаные туфли исцарапаны… В первую секунду встречи сердце мое просто смялось в груди, будто ставши вдруг бумажным.

Аленушка была очень слаба и молчалива. Я долго обнимал ее, гладил волосы и плечи, целовал в голову. Не скрою, я плакал. Аленушка тоже плакала и тоже обнимала и целовала меня. В ту ночь ни я, ни Владимир не посмели докучать ей расспросами. Я только спросил: хочет ли она вернуться в свою прежнюю квартиру или, может быть, поживет пока в гостеприимном доме Ульяновых? Как я и предполагал, в то жилище, которое принесло ей много переживаний и испытаний, дочь моя возвращаться не захотела, посему мы втроем отправились к Ульяновым. Здесь несчастную нашу Аленушку, измученную и ослабевшую, немедля приняла на свое попечение Анна Ильинична.

Пересветова, так и не пришедшего ночью в сознание, доставили в Плешановскую больницу. Был он в тяжелейшем состоянии — как сказал Крейцер, даже перемещение раненого с земли в покойную карету могло оказаться фатальным. Однако все обошлось. Хотя, уже прощаясь с нами, перед тем как мы с Владимиром отправились в участковое управление, доктор еще раз скептически покачал головой и заметил, что не может поручиться за благополучный исход.

Мысль о возможной кончине Евгения Александровича мне самому ранила сердце не хуже шила негодяя-батраковца. Я корил себя за то, что не выстрелил раньше. Ведь только из-за того, что я промедлил какую-то секунду, убийца успел ударить моего зятя!

Утром пришел посыльный из Плешановской больницы от Крейцера и передал, что доктор просит нас срочно прибыть. Сердце у меня оборвалось: я подумал, что зять мой скончался.

Но оказалось, что Евгений Александрович, напротив, пришел в себя и немедленно потребовал нашего с Владимиром прибытия. Он сказал, что должен сообщить нам нечто чрезвычайно важное. Доктор неохотно дал на это свое согласие.

Пока мы шли по длинному серому коридору вслед за Крейцером, я все гадал: о чем же таком срочном хотел поведать нам мой зять?

— Как он? — спросил Владимир.

— Очень слаб, — ответил доктор. — Очень плох. Прошу вас, господа, не утомляйте его чрезмерно. Вообще-то не в моих правилах разрешать посещения больных, кои находятся в столь тяжелом состоянии. Но господин Пересветов очень просил. Трудно отказывать человеку, который в любую минуту может покинуть наш бренный мир. Словом, я надеюсь на вашу деликатность. — С этими словами он распахнул дверь в палату и пропустил нас.

Помещение было небольшим. Выкрашенные в серо-голубой цвет стены наводили уныние — как и окно, замазанное до половины белой краской.

Койка стояла у стены, противоположной входной двери.

Евгений Александрович, против ожидания, не выглядел умирающим. На губах его играла рассеянная улыбка, взгляд был ясен. Разве что бледность, разлившаяся по лицу, не могла не тревожить.

Мы с Владимиром сели на предложенные врачом стулья. После этого Пересветов попросил доктора:

— Оставьте нас ненадолго. — Голос его был негромок, но вполне силен.

— Именно что ненадолго, — строго заметил тот. — Вам ни в коем случае нельзя утомляться. И волноваться.

Подождав, пока за строгим эскулапом закрылась дверь, Пересветов обратился к нам.

— Я счел своим долгом ответить на некоторые ваши вопросы, — сказал он. — Я буду честен с вами, господа, но вы должны дать слово: никто за этими стенами не узнает ничего из того, что узнаете вы. Даете ли вы мне такое слово?

Разумеется, и я, и Владимир согласились. Евгений Александрович с облегченным видом откинулся на подушку и произнес, глядя в потолок:

— В таком случае я готов. Спрашивайте, Николай Афанасьевич. И не обращайте внимания на то, что сказал доктор. Мне достанет сил побеседовать с вами, да.