— Половину? Это много.

— Как хотите, а меньше я не возьму!

— Так и быть. Но вы должны вернуться ко мне с ответом и помочь дотащиться до гостиницы, которую я заметил там под горою... Ай, проклятая боль!

— Хотите я тотчас сбегаю за трактирщиком и его женою, чтобы перенести вас?

— Нет, прежде всего надо доставить этот пакет. Впрочем, теперь день и по дороге поедет много народу. Если я буду очень страдать, то попрошу какого-нибудь прохожего позвать ко мне трактирщика. Дойдите до гостиницы, если не найдёте меня на этом месте, когда вернётесь.

— Я взял бы вашу лошадь, чтобы скорее проскакать взад и вперёд, — сказал птицелов. — Но я не дольше усидел бы на ней, чем скворец на лезвии моего складного ножа, это так же верно, как и то, что меня зовут Ферраном.

— О, нет, — с живостью сказал Лагравер, — а не хочу, чтобы вы сломали себе шею на этом бешеном коне. Вот пакет.

— Прочтите мне адрес. Я с трудом разбираю буквы... и только печатные, когда они стоят в азбучном порядке.

— Мессиру Поликсену, у доктора Копперна, в Динане.

Этот адрес передан был накануне полковнику де Трему подателем варёного рака.

— Мессира Поликсена я не знаю, — объявил толстый Ферран. — Но Копперн — первый доктор, первый учёный и первый богач всего края, хотя завистники выдают его за сумасшедшего, потому что он открыл жизненный эликсир. Этого я знаю, как свою охотничью сумку, даром что никогда не молвил с ним ни слова.

— Вот ваша доля из полученной мною платы за доставку.

— Пять флоринов! — вскричал птицелов вне себя от радости. — За такие деньги я сбегаю пять раз в Динан и обратно. Присмотрите, товарищ, за моими клетками, манками, клеем — ну, словом, за всем снаряжением для моего промысла.

— Хорошо, товарищ... Ух, как стало опухать моё колено!.. Расскажите мессиру Поликсену, что разносчик Анри упал с лошади и потому не мог сам доставить ему письма. Попросите его от моего имени не заботиться о моём положении. Он тотчас должен ехать в Париж для выгодного торгового оборота.

— Он купец?

— Да, он торгует полотном.

— Я бегу со всех ног.

— До свидания! Поищите меня в окрестностях на тот случай, если боль станет слишком сильна и я не смогу добраться до гостиницы, то порошу какого-нибудь крестьянина подвезти меня на своей тележке до одной из ферм, виднеющихся там.

— Ладно. Не заботьтесь тогда о моём снаряжении. Его не заметят в густых зарослях. До скорого свидания.

С этими словами Ферран пустился в путь быстрым шагом, положив для большей верности депешу к Рюскадору в свою меховую шапку.

Как только птицелов исчез из вида за поворотом, Морис, удостоверившись, что тот не может его более видеть, вскочил на ноги с лёгкостью, которая вполне доказывала здоровое состояние его коленных чашек. Он пробежал на другую сторону дороги, взобрался на насыпь и стал изучать топографию края, в котором находился. Шоссе описывало большой круг для того, чтобы миновать чрезвычайно крутую гору. Морис решился ехать напрямик, пока Ферран пойдёт вокруг по дороге. Таким образом он оставит его далеко за собой, когда снова выедет на шоссе. Благодаря изгородям, которые шли вдоль дороги, он мог надеяться, что за ними пешеход не заметит всадника, опережавшего его на очень большое расстояние. Спустя минуту Лагравер скакал уже во весь дух через поле.

Он достиг Динана за полчаса до птицелова и проехал город, не останавливаясь и тщательно скрывая лицо за стоячим воротником своего плаща из опасения, чтобы несчастный случай не натолкнул на него Бозона Рыжего, имевшего основательный повод не питать к нему большой симпатии.

К счастью, убыстрённый вояж Мориса не встретил никаких препятствий. Как говорила ему Валентина, он нашёл отличных, заготовленных ею лошадей на всех станциях, где она останавливалась с Норбером при своём проезде в Бельгию. Список станций был ему вручён кузиной вместе с другими инструкциями при их расставании в Нивелле. Одна из этих бумаг была в запечатанном конверте с надписью: «Прочитать только при въезде в Париж. План побега из монастыря визитандинок».

Лагравер горел нетерпением узнать, что заключалось в этой инструкции, благодаря которой он увидит олицетворение самой сладостной своей мечты. Но он был так благороден, что считал бесчестием сломить печать до назначенного срока.

Согласно предписанию Валентины он на третий день утром въезжал в столицу Франции. Едва миновав Монмартрские ворота, он с жадностью прочёл записку, относящуюся к Камилле де Трем.

Сначала на лице его отразилось удивление, потом гнев и наконец сдержанная скорбь. Валентина подробно поясняла в этих строках всю хитрость, употреблённую ею для того, чтобы проникнуть в монастырь к своей прежней подруге, выдать себя за Мориса и обрести любовь наивной девушки. Вся эта необыкновенная интрига, ставившая Мориса в весьма странное положение человека, уже любимого той, с которой он в действительности ещё не встречался, вся эта сказка из «Тысячи и одной ночи» заключала в себе что-то ложное, обманчивое и хитрое, оскорбляя молодого Лагравера в самой сути его любви и его гордости во всей своей прямоте.

Его, оказывается, любили вследствие смелого обмана. Пользуясь уже проделанным результатом, он лишался навсегда счастья сам поселить к себе любовь в сердце обманутой Камиллы. Нежное чувство этого ангела было преподнесено ему хитрой подменой, которой влюблённая девушка бы устыдилась, если бы узнала. Мысли эти наполняли душу Лагравера смешанным чувством ревности и стыда.

Вскоре он очутился перед кардинальским дворцом. В его инструкциях указан был вход к министру через таверну Ренара. Он сошёл с лошади и привязал её у дверей трактира.

Час этот назначен был Валентиной для доставления Ришелье посланных ею бумаг: копий с письма полковника Робера к Рюскадору и к герцогу Орлеанскому и записки самой Валентины к министру.

Морис постучал, как ему было предписано в таинственную дверь, через которую, как мы уже видели, дом Грело и его мнимый племянник проникали в логово льва.

Придверник отворил Морису и ввёл его в альков, отделённый деревянной перегородкой от кабинета министра. Лагравер назвал себя. Слуга придавил пружину подвижной филёнки, которая раскрылась, и посланному Валентины оставалось только сделать нисколько шагов, чтобы стать лицом к лицу с грозным хозяином кабинета.

Ришелье, очевидно, был гораздо бодрее, чем в тот день, когда мы видели его страдающим от тяжкого недуга и задыхающимся от кашля. Благодаря нервному сложению временами к нему возвращались силы и бодрость. Он не сидел более сгорбившись в своём огромном кресле, а стоял, облокотившись одной рукой на мраморную доску камина. Даже наряд его доказывал улучшение здоровья. Под раскрытой красной кардинальской мантией виден был полный кавалерский костюм фиолетового бархата, без всяких украшений, изящный в своей простоте.

Он окинул Мориса одним из тех взглядов, которые, казалось, способны были проникать до глубины души.