Посланный Валентины де Нанкрей вынес этот взгляд, не потупив глаза, почтительно, но спокойно.

— То же самое лицо и та же сила воли, — прошептал довольный кардинал. — Их скорее можно принять за близнецов, чем за кузена и кузину.

Лагравер преклонил колено и подал ему пакет с письмами.

— Я вас ждал, — сказал Ришелье, принимая его. — Вы точны. Это хорошо.

Кардинал сел к своему массивному столу и с жадностью стал пробегать глазами доставленные ему бумаги. Стоя перед ним, Морис заметил на лице министра выражение неумолимой ненависти и торжества.

— Так, так, — говорил временами Ришелье, читая отчёт своего агента. — Немедля тайно отправить Ла Мельере в Рокруа. Он имеет достаточно влияния на войско, чтобы успешно противодействовать принцу крови... Что же касается смертельного удара прямо в сердце заговора, это заманчиво по смелости замысла...

Он сильно позвонил. Вошёл камердинер.

— Позвать сюда тотчас маршала де Ла Мельере, — приказал кардинал. — Он, верно, вылечился от раны, которая заставила его вернуться в Париж в самый разгар войны. Послать ко мне и Рошфора, моего дорожного фурьера[29]. Потом, обратившись к Лаграверу, который всё время стоял молча и равнодушно, он сказал:

— Молодой человек, будьте готовы отправиться обратно сегодня вечером. Не заботьтесь об экипаже. Это моё дело. Карета с надёжным конвоем заедет за вами в гостиницу «Лебедь и Крест». Вы не должны распоряжаться ни маршрутом, ни людьми, которые будут приставлены к вам. Взамен того ваши спутники не будут иметь никакого права стеснять ваши действия. Вы меня поняли? Идите.

— Будут ли какие приказания от вас, монсеньор, для Валентины де Нанкрей? — спросил Морис.

— Вы их узнаете в своё время... и она тоже... я ничего не забываю.

— Слушаю, ваше высокопреосвященство.

И с этими словами лаконичный Лагравер раскланялся с министром, спешившим прекратить аудиенцию.

Через несколько минут Морис уже выходил из таверны Ренара и садился на лошадь.

«Когда мне предоставляют полную свободу действий, — думал он, — с условием, что я стану вести себя, как того пожелает кардинал, мне представляется отличный случай сыграть с ним штуку! Я его сделаю невольным соучастником похищения, которое лишит его заложницы...»

Молодой человек повернул лошадь в переулок Сен-Жермен д’Оксерруа и вошёл в лавку торговца церковными ризами, где купил рясу капуцина. Потом, возвратившись на улицу Сент-Оноре, он взял у портного полный костюм студента для особы ниже и тоньше его, и, привязав эти вещи к седлу позади себя, поехал в гостиницу «Лебедь и Крест».

Едва успел он соскочить на землю, как полная трактирщица, которую пленил пылкий Рюскадор, подбежала к нему с восклицанием:

— Вот вы и опять вернулись, мессир Лагравер... но одни! Надеюсь, что ничего не случилось с вашим отцом?

— Ш-ш! — перебил её Морис, вспомнив, что вступает в роль двойника, — помогите мне снести этот узел с вещами в мою комнату.

Она приказала слуге избавить их обоих от этого труда и ограничилась правом проводить своего посетителя в его комнату.

— Всё такой же молчаливый! — пробормотала она, когда Лагравер отослал её от себя. — Ах, если бы тот рыжий сокольничий не оставил мой дом так внезапно!..

Сидя у своего величественного прилавка, вдова, опечаленная своим вдовством, погружалась всё более и более в грустные размышления, исполненные зависти, когда Морис, спустившись с лестницы, вдруг прошёл мимо неё в одежде послушника капуцинов.

— О! — только и успела тяжело вздохнуть трактирщица.

Появление Лагравера заставило её вернуться к действительности и с печалью подумать: «Вот опять он поддастся своему призванию к жизни монашеской!»

Между тем Морис шёл уже быстрыми шагами по улице Сент-Антуан и в конце её остановился перед монастырём визитандинок Святой Марии. Он скромно постучал в огромные наружные ворота; в маленьком окошечке показалось угловатое лицо нашей старой знакомой матери Схоластики.

— Племянник достопочтенного дома Грело! — вскричала привратница, как вскоре различила черты мнимого послушника под оттенявшим его лицо капюшоном.

Она отворила калитку и ввела молодого человека в тот внутренний двор, через который входили в приёмную.

— Что с вашим почтенным дядей? — поинтересовалась старая визитандинка, желавшая поболтать. — С тех пор как старший капеллан его высочества приходил вместо него навещать Камиллу де Трем, я не слышу более ничего об этом святом человеке... как и не слышу об основании монастыря в Блуа. А ведь он находил меня достойной быть там настоятельницей.

— Разве новый посланный монсеньора Гастона ничего не сообщал вам от имени своего товарища? — спросил Морис, прикидываясь удивлённым.

— Он угрюм, как статуя. Я не осмеливалась и слова ему молвить... а он не говорил мне ничего.

— Бедный капеллан! Он, вероятно, уже чувствовал первые признаки болезни, которая теперь поразила его. Подагра поднялась у него к голове и парализовала язык!

— Пресвятая дева! Какое страшное испытание! — вскричала мать Схоластика, слишком пользовавшаяся своим языком, чтобы не испытать ужаса от мысли, что его может парализовать.

— Сегодня я заменяю капеллана, так же как и моего дядю, — продолжал Лагравер, — который поручил мне просить вас написать просьбу на имя герцога Орлеанского с перечнем всех ваших прав (то есть бесчисленных достоинств) на получение места игуменьи. Завтра принц напишет к епископу в Блуа насчёт основания нового монастыря визитандинок.

— В таком случае мне нельзя терять ни минуты! — прошептала привратница в сильном волнении, потому что не отличалась умением писать так же бойко и красноречиво, как молоть языком.

— Совершенно верно, достойная матушка. Я должен взять с собой вашу просьбу, если вы желаете, чтобы принц принял её во внимание.

— Я составлю и напишу её в зале смежной с приёмной, пока вы будете разговаривать с девицей де Трем, — сказала мать Схоластика, приведённая в восторг этим обещанием. — Святое вдохновение находит на меня, только когда я одна.

Она вошла в приёмную, сопровождаемая Морисом.

— Доротея, — обратилась она к белице, которая дежурила в отгороженной части приёмной, — предупредите Камиллу де Трем, что её вызывает посланный его высочества герцога Орлеанского. Но вместо того, чтобы возвращаться с ней сюда, пройдите в трапезную, в которой теперь нет никого и подождите меня там.

Учёная Доротея «олицетворяла вдохновение» для матушки-привратницы, неспособной к письму.

Одна из монахинь прошла во внутренние комнаты монастыря через одну дверь, тогда как другая исчезла в противоположной. Лагравер остался один на несколько минут, которые показались ему вечностью. В первый раз он должен был увидеть Камиллу, меж тем как она готова встретить его как старого знакомого и возлюбленного. Несмотря на его непоколебимую твёрдость воли, предстоящая сцена волновала его, мысли путались.