Чакыр поморщился, то ли от боли, то ли от злости, но ничего на это не ответил. Мила же повернулась ко мне и сказала:

— Ну а теперь допрашивай, менталист. А я пойду посмотрю, как там наш охранник себя чувствует и нет ли у нас каких-нибудь гостей.

Мила быстро ушла, а я посмотрел на директора музея. Выглядел он уже намного лучше, чем когда я тащил его по лестнице. И судя по исходящей от него мощнейшим потоком ненависти, сил у него тоже прибавилось. Смело можно было допрашивать, не переживая, что он не перенесёт допроса. Но делать это в подвале не стоило — мало ли что, вдруг охрана городка заподозрила неладное и вызвала полицию. Не хотелось находиться в помещении, откуда в случае чего было не выбраться.

— Идите наверх, — сказал я Чакыру. — Поговорим в гостиной.

Турок не стал спорить и покинул комнату, я направился за ним. На первом этаже я велел ему сесть в кресло, сам взял стул и уселся напротив, размышляя, как лучше организовать допрос. Дьяниш научил меня некоторым заклятиям, что подчиняют чужую волю, а учитывая, что Чакыр был неодарённый и не имел никакой своей защиты, особых проблем у меня возникнуть не должно было.

Опасался я другого — переборщить. У допроса с ментальным воздействием куча плюсов, но есть и один жирный минус — допрашиваемый может сойти с ума. И случалось такое нередко. Однако в большинстве случаев сильный высокоуровневый менталист мог вернуть пострадавшему рассудок, так сказать, откатить всё назад, но вот я вряд ли бы справился с этим. И я это хорошо понимал.

Рисковать не хотелось — слишком высоки были ставки. Пройти через всё, что я прошёл за последние сутки, рискуя жизнью, подойти вплотную к финальному этапу и на допросе превратить Чакыра в растение — это был бы просто феерический провал.

К моей радости, помимо допроса с ментальным давлением, были и другие способы вытащить из турка нужную мне информацию. К тому же мне нужно было узнать всего лишь одну вещь — где он хранит ту самую копию шапки Мономаха, которую его музей получил в дар и которую он из этого музея, судя по всему, выкрал. Мне не надо было копаться у Чакыра в памяти и заставлять его делать что-то сложное. И это сильно упрощало задачу. По большому счёту мне должно было хватить моих стандартных навыков менталиста. Главное — магия теперь работала!

— У нас мало времени, господин Чакыр, — произнёс я очень серьёзным тоном, глядя турку прямо в глаза. — Сейчас я наложу на Вас заклятие, после которого Вы не сможете лгать. При каждой попытке сказать неправду Вы будете испытывать сильнейшую боль.

После этого я быстро начитал лёгкое заклинание окаменения и тут же его снял. Чакыр при этом испытал полноценное ощущение, что на него наложили заклятие. Этого я и добивался.

— А теперь скажите мне, господин Чакыр, Вам знакома Айше Доган? — спросил я, не дав турку особо опомниться после испытанного от заклятия дискомфорта.

— Да, это моя помощница, — ответил директор музея.

— И по совместительству Ваша любовница?

— Нет.

Я сразу же ощутил ложь. И тут же внушил турку, что его голову сильно сжимают невидимые горячие тиски. Чакыр застонал, упал с кресла на пол и, стоя на коленях, обхватил голову руками; я немного ослабил давление на него.

— Прекратите, — простонал турок.

— Что прекратить? — как ни в чём не бывало спросил я.

— Прекратите делать мне больно.

— А я ничего не делаю, это Вы сами причиняете себе боль. Ваши ощущения — реакция на ложь, — сказал я и ещё немного ослабил ментальное давление на беднягу. — Айше ведь Ваша любовница, зачем Вы меня обманули?

— Любовница, — признался Чакыр, вставая с пола и садясь обратно в кресло. — Но при чём здесь это?

— Вообще ни при чём. Я просто для проверки задал вопрос, ответ на который точно знаю. А Вы теперь знаете, что с Вами будет, если ещё раз попробуете солгать. И предупреждаю: с каждым разом будет больнее — такое уж заклятие.

Турок посмотрел на меня исподлобья, и в его взгляде отчётливо читались ненависть и страх. Эти же чувства я ощущал и на ментальном уровне. И это было здорово — сами по себе они меня вообще не волновали, зато показывали, что на директора музея не наложена никакая ментальная защита. Я почти полностью избавил Чакыра от болевых ощущений и сказал:

— Так как времени у нас мало, сразу перейду к вопросам по существу. Вы признаёте, что обманули князя Романова?

— Я не имел дел ни с каким князем Романовым и, соответственно, не мог его обмануть, — завёл старую песню турок, и, как ни странно, я не почувствовал, что он врёт.

Возможно, директор музея действительно не знал, кого он обманул; и я решил зайти с другой стороны:

— К Вам обращались с предложением продать копию шапки Мономаха, выставленную в вашем музее?

— Да.

— И Вы обманули покупателя и подсунули ему подделку?

Чакыр замялся, и я почувствовал ложь — видимо, он уже решил соврать, но пока не решался произнести эти слова. Или выбирал наиболее подходящие. Я превентивно опять мысленно сжал турку голову.

— Да, я обманул, — признался директор музея.

— Кого Вы обманули? Кто к Вам обращался?

— Я не знаю их настоящих имён, они представились людьми крупного коллекционера.

— А Вас совесть не мучила? Вы ведь много денег получили за это.

— Не мучила, — ответил Чакыр, и судя по его ментальному фону, это была чистая правда.

— Даже самую малость не мучила?

— У богачей достаточно денег. Раз они были готовы потратить их на предмет коллекционирования, значит, эти деньги были лишними.

— Интересная у Вас логика, господин Чакыр. А Вы не думали, что рано или поздно обман раскроется и Вам предъявят претензии?

— Я был уверен, что не раскроется.

— Но, как видите, раскрылся.

Директор музея на это ничего не сказал, лишь бросил на меня очередной ненавидящий взгляд.

— Скажите, господин Чакыр, а ради чего Вы пошли на этот обман? Почему не выполнили договорённости?

— Потому что большинству коллекционеров плевать на то, что они покупают. Они желают получить не сам предмет искусства, а его историю.

— И по-вашему, это повод продавать подделку?

— Знали бы Вы, сколько подделок находится в частных коллекциях. К тому же мы ведём речь не о настоящей шапке Мономаха, а о её копии. Так что не такая уж и большая разница получается. Заказчик хотел копию и получил копию, только другую.

— Хорошо, допустим, я поверю, что