Старший лейтенант Шеванов, командир батальона в 1129-м стрелковом полку 337-й стрелковой дивизии, занес в протокол на военно-судебном допросе, что с 14 по 17 марта 1942 г. начальник штаба этого стрелкового полка майор Ашкенази велел расстрелять под Глазуновкой тяжелораненого унтер-офицера, а комиссар полка Кондратьев — двух раненых немцев. От старшего лейтенанта Шофтияка, командира стрелкового взвода особого отдела НКВД дивизии, он узнал, что в принципе расстреливаются все офицеры и тяжелораненые немцы и финны. Старший лейтенант Нишельский, командир роты в 3-м батальоне 15-й стрелковой бригады, 8 июля 1942 г. засвидетельствовал, что командир 15-й стрелковой бригады Балабуха дал ему приказ, который сам он считал «позором и глупостью» и потому не передал дальше, а именно приказ «выкалывать немецким солдатам глаза». А сержант Юрченко из 764-го стрелкового полка 393-й стрелковой дивизии сообщил на допросе 20 июля 1942 г., что его батальонный командир капитан Бурский в Черноглазовке под Харьковом собственноручно застрелил за госпиталем из пистолета 5 немецких раненых. В июле 1942 г. в Беззаботовке были обнаружены два массовых захоронения немецких солдат 92-го пехотного полка, которые, как сообщил судебный медик, майор медицинской службы д-р Паннинг из Санитарной инспекции сухопутных войск, были убиты выстрелами в затылок или, как командир 1-го батальона майор Шёнберг, замучены до смерти. Согласно показаниям красноармейца С.Ф. от 26 сентября 1942 г., комиссар Андропов из 851-го стрелкового полка перед наступлением выставил в качестве блестящего примера другого комиссара, поскольку тот под Серафимовичем ликвидировал 150 итальянских военнопленных. Старший лейтенант Сутягин в июле 1942 г. стал свидетелем, как под Алеевкой, между Лозовой и Харьковом, были расстреляны без допроса 46 немецких военнопленных, включая 4-х офицеров, которых предварительно заставили вырыть себе могилу самим. Приказ о расстреле отдали командир 123-го стрелкового полка 22-й стрелковой дивизии майор Куликов и комиссар полка Отмихальский. Когда находившиеся поблизости советские офицеры выразили свое возмущение по этому поводу, комиссар полка Отмихальский назвал их предателями и пригрозил также расстрелять.

Однозначно были выяснены обстоятельства массовых убийств под Гришино, Постышево и Красноармейском [три поочередных названия одного и того же города на западе Сталинской (Донецкой) обл. ], где в дни после Сталинграда, с 11 по 18 февраля 1943 г., были расстреляны или зверски уничтожены более 600 военнослужащих Вермахта и союзных ему армий, а также служащих сопровождающих подразделений, включая сестер Красного Креста и связисток вспомогательных служб. По неполным данным, удалось индивидуально опознать: 406 немецких, 89 итальянских, 9 румынских, 4 венгерских, 8 украинских солдат, 58 служащих организации Тодта, 15 железнодорожников и 7 немецких гражданских рабочих. Расследование этого случая началось сразу же, когда 18 февраля 1943 г. эту территорию вновь заняла 7-я немецкая танковая дивизия. «Все трупы были голые…, — говорится в более позднем протоколе военно-судебного расследования, — почти все тела были изувечены… У многих трупов были отрезаны носы и уши. У других трупов отрезаны и засунуты им в рот половые органы.» Была предпринята также попытка отрезать груди сестрам Красного Креста «прямо-таки зверским образом». Ответственность за эту бойню, по словам командира зенитной батареи 14-й гвардейской танковой бригады лейтенанта Сорокина, нес, в частности, политотдел 14-й гвардейской танковой бригады (его начальник подполковник Шибанков, видимо, погиб ранее), которая подчинялась 4-му гвардейскому танковому корпусу во главе с генерал-майором Полубояровым.

Итак, совпадающие показания военнопленных, а также найденные трофейные документы и подслушанные радиотелефонные разговоры не оставляют сомнений, что убийства пленных продолжались и в 1942-43 гг. При этом следует иметь в виду, что такие злодеяния, как в Феодосии, Гришино, Красноармейске и других местах, всегда можно было вскрыть и расследовать лишь в том случае, если немецким войскам (что в дальнейшем ходе войны случалось уже редко) случайным образом удавалось вновь занять арены такой резни. Пусть два сообщения еще раз прояснят, какую озверелость вызвала в Красной Армии советская военная пропаганда. Так, в 875-м стрелковом полку 158-й стрелковой дивизии убийства пленных, в которых лично участвовали начальник штаба майор Борисов и другие офицеры, были обычным явлением. Принадлежавшая к полку санитарка Зина Красавина призналась, что в марте 1943 г. по распоряжению начальника особого отдела НКВД Самарина собственноручно пристрелила немецкого военнопленного и после этого была награждена орденом Красного Знамени. На участке другой дивизии, как сообщил свидетель, в октябре 1943 г. еще способных ходить немецких раненых группами уводили в ущелье, «там выстраивали в ряд перед расстрелянными до этого и расстреливали пулеметами или автоматами. Я видел расстрел двух таких групп… В долине я увидел на месте казни ок. 200 тел расстрелянных уже до этого».

Как же реагировал германский Вермахт на беспрерывную череду убийств своих солдат? Как упоминалось, Верховное главнокомандование Вермахта уже в июле 1941 г. запретило все меры возмездия, поскольку такие «меры возмездия ввиду русского менталитета не достигли бы результатов и способствовали ненужному ужесточению борьбы». Главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич также придерживался мнения, что меры возмездия в отношении Советского Союза, в отличие от западных держав, останутся безрезультатными и, кроме того, окажут негативное воздействие на сами по себе благоприятные перспективы собственной фронтовой пропаганды в Красной Армии. Невзирая на «грубые нарушения международного права со стороны русских», соответствующий приказ был направлен во все дивизии Восточного фронта. 1 июля 1941 г. было одновременно сообщено о решении «фюрера и Верховного главнокомандующего» обращаться с женами «офицеров и комиссаров» и вообще со всеми советскими женщинами, «носящими оружие по приказу, как с военнопленными, если их застают в униформе». Напротив, в случае ношения гражданской одежды они должны были лишаться международно-правовой защиты и считаться партизанами.

5 июля 1941 г. командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал фон Рейхенау велел расстрелять по приговору военно-полевого суда майора Турту из 781-го стрелкового полка 124-й стрелковой дивизии, поскольку, как сказано в приказе о казни, эта дивизия «на глазах и при попустительстве» «офицеров, целиком и полностью ответственных за злодеяния своих подчиненных», с 22 июня 1941 г. «планомерно истязала, мучила, увечила и убивала немыслимым до сих пор жестоким и зверским образом немецких солдат всех рангов, попадавших в ее руки ранеными или не ранеными». Хотя Рейхенау, собственно, признавал традиционные принципы обращения с военнопленными и в отношении Красной Армии, он все же считал себя обязанным перед «убитыми товарищами» «жестко и справедливо покарать» офицеров 124-й стрелковой дивизии. Во всяком случае, при этом к тому же речь шла об обоснованной единичной репрессии, которая, возможно, постигла даже ответственного.

Ведь в целом немецкие командные структуры, похоже, не отходили от заповедей международного права в отношении пленных и на Востоке. Например, 10 июля 1941 г. батальонный врач 2-го батальона 53-го моторизованного пехотного полка доложил дивизионному врачу 14-й моторизованной пехотной дивизии, что на плацдарме Дзисна 8 июля 1941 г. 1 офицер, 8 унтер-офицеров и 65 солдат его полка попали в руки врага, частично в раненом состоянии, и все они, как показало расследование, были «планомерно, по отданному приказу» убиты выстрелами в затылок, ударами штыком и прикладом. У ряда раненых были установлены «ужаснейшие увечья». Когда потрясенный этим обер-лейтенант медицинской службы попросил теперь указаний от своего профессионального руководителя, как ему впредь относиться к раненым русским, поскольку, как он писал, «мне после этого пережитого преступного отношения врага к нашим раненым трудно продолжать вести себя так, как я считал это своим долгом до сих пор», он получил характерный ответ. Начальник штаба 3-й танковой группы генерал-майор фон Хюнерсдорф 13 июля 1941 г. велел сообщить батальонному врачу, что «по принципиальным соображениям не следует отходить от сложившегося отношения немецких солдат к раненым врага». Он потребовал только, чтобы при этом не страдало обеспечение собственных раненых.