Москва простилась со своей любимицей, театр осиротел…

Большое горе… Светлая память… Глубочайшая благодарность за ее талант, оптимизм, блистательную индивидуальность актрисы!

А через год мы попытались спасти спектакль и пригласили на Олину роль очень яркую, талантливую актрису Ольгу Волкову. Репетиции проходили трудно, спектакль слишком необычный, в нем нельзя было просто прожить на сцене. Еще что-то другое, мощное, одухотворенное, святое должно быть заложено в душе – восторг, преклонение перед божественной музыкой. Наши героини, как три Богини, несли в зал свое служение музыке. И публика это понимала и благодарила нас цветами и аплодисментами.

Оля Волкова приближалась к своему образу, мы ей помогали, но тяжелейшая болезнь и смерть великой Елены Образцовой оборвали жизнь этого вдохновенного спектакля.

Видя Елену Васильевну на телевидении, на наших встречах, мы продолжали восхищаться и радоваться ее энергии, оптимизму, любви ко всем, ее начинаниям во имя талантливой молодежи. Я имею в виду Благотворительный фонд поддержки музыкального искусства, созданный ею и опекаемый ее верными друзьями и поклонниками. Она была членом жюри конкурса «Большая опера», и я всегда поражалась ее умению говорить правду, даже когда эта правда горькая. Она так уважала личность молодых участников конкурса, что всегда оставляла им надежду. Сейчас, когда прошло уже некоторое время после ее смерти, ее верные друзья, среди которых Наташа Игнатенко, Светлана Плотицына и другие, а также сотрудники Фонда считают делом своей жизни осуществлять замыслы нашей великой Елены Образцовой.

Перед ее отъездом на лечение в Германию на сцене Большого театра состоялся бал в ее честь, в котором участвовали мировые звезды оперной сцены. Елена Васильевна была прекрасна и, несмотря на плохое самочувствие, оставалась богиней. Особенно запали мне в душу сцена и романс графини из «Пиковой дамы» Чайковского. Она пропела его пианиссимо, и было впечатление, что она, как тихий ангел, прощается с нами и улетает в иной мир.

Все любящие ее близкие люди рассказывали, что она, верующая в Бога, ушла из жизни кротко, по-христиански, совершив все, что положено, на земле.

Я благодарю Бога за то, что узнала и почувствовала эту исключительной красоты и духовности женщину, гордость и радость России – Елену Образцову.

Я бережно храню ее стихи, которые говорят о ее душе, о том, как она воспринимала жизнь и старалась передать людям свою веру, любовь и боль.

Да, жизнь удивительна. Вот, в восемьдесят с небольшим лет появился «Радамес», который меня осчастливил, и я была безумно рада играть этот спектакль.

А затем произошло еще нечто необычное, вдруг обогатившее меня неожиданными чувствами, неожиданным страхом и, в общем, неожиданным успехом.

Как-то раздался звонок – звонила Элина Быстрицкая, с которой я мало знакома. Была одна радиозапись, где мы с ней играли двух матерей, потерявших сыновей на Великой Отечественной войне. Мать немецкая и мать русская. Я даже сейчас не помню, кто кого играл, но важно, что обе мы на той радиозаписи так прониклись чувствами этих несчастных матерей, что, стоя друг против друга, не могли остановить слезы, которые текли по-настоящему. Иногда мы говорили: «Сейчас, подождите, мы немножко придем в себя, потом дальше будем записывать». Мы чувствовали друг друга, чувствовали эту ситуацию. Кажется, у Элины тоже нет детей, как и у меня, но это не значит, что мы не понимаем материнского горя. Мы его понимали и очень прочувствованно пронесли на радио.

И уже закончив запись, мы сказали себе: «Вот дали бы нам какие-нибудь роли, чтобы мы сыграли вместе и почувствовали бы друг друга». В общем, мы были такими открытыми сестрами, которые о чем-то мечтают, но знают почти наверняка, что этого не будет…

Так вот, живу я себе, работаю. И вдруг раздается звонок, и Элина Быстрицкая мне говорит: «Верочка, я репетировала к своему восьмидесятилетию пьесу, написанную Андреем Житинкиным по повести Пушкина “Пиковая дама”. Это взято было специально для меня, в качестве юбилейного спектакля. Но я плохо себя почувствовала, я больна и не могу сейчас отыграть эту премьеру. А в общем все готово, все сделано, костюмы сшиты. И чтобы все-таки выполнить план, который намечен, театр ищет того, кто мог бы меня сейчас заменить – может быть, временно, может быть, не временно. И я предложила вашу кандидатуру. Как вы к этому относитесь?»

Я говорю: «Вы знаете, я никогда не думала об этой роли. Но если это было написано для вас, значит, там что-то такое есть, что может оказаться мне близким». В моем воображении «Пиковая дама» всегда была чем-то очень страшным, очень злым, очень сильным, и я не особо представляла себя в такой роли. Однако это писалось для Элины, и что-то там должно было быть, за что она тоже могла зацепиться. И даже не знаю, что меня толкнуло на согласие…

Правда, потом были звонки и от руководства театра, и от Житинкина. То есть они между собой поговорили, не одна Элина это решала.

И я тогда подумала: мне столько лет, я в том же возрасте, что и Пиковая дама, может, все-таки попробовать? И у меня не хватило сил сказать «нет». Хотя могла бы от страха отказаться, но почему-то страха и не было. А появился даже какой-то смешной авантюризм: а вдруг это я как-то да смогу. Ведь если увидят, что это бред, то скажут, и я не буду позориться.

А попытаться хочется, потому что возраст совпадает и какой-то чудящийся драматизм самой жизни этой женщины стал меня завлекать. Ведь все мы бываем внешне, допустим, излишне жизнерадостны, излишне крепки, а внутри, может быть, совсем другие. Или кто-то безумно легкомысленный говорит: «Мне на все наплевать, я так живу», – а на самом деле, оставшись один, этот человек думает: «Как страшно одному умирать». Да мало ли что он думает. Есть какая-то видимость, и есть истина, которая глубоко скрыта.

Пиковая дама когда-то была такой красавицей, что весь Париж был покорен ею. У нее возник роман с графом Сен-Жерменом, которого она любит до сих пор, расставшись с ним. Значит, что-то было такое, что в ее душе осталось навеки. Это уже близко мне. А раз близко, да возраст совпадает, да еще я люблю времена совсем не советские и совсем не двадцать первого века, а другие, то и не поддаться ли мне, как-то погрузиться во все это?