— Да.

— Поговори с Бильгильдис.

— Я не понимаю, какой бес в нее вселился.

Я мог бы рассказать Элисии об отношениях Бильгильдис с Агапетом, но сейчас это лишь сбило бы ее с толку.

— Поговори с ней.

— Трудно поговорить с человеком, у которого нет языка.

— Я имею в виду, образумь ее, уговори не выдвигать обвинений, делай что хочешь, главное, держи ее подальше от ее комнаты. Ты должна отвлечь Бильгильдис, понимаешь?

— Что? Зачем?

— Прошу тебя, сделай то, о чем я прошу.

— Да, но я хочу знать…

— Это долгая история, Элисия, а у нас мало времени. Позже я все тебе объясню, обещаю.

Я надеялся, что Элисии удастся отвлечь Бильгильдис на некоторое время. Иначе мне пришлось бы обыскивать комнату против ее воли, а я не имел права этого делать, ведь Бильгильдис была и свидетельницей, и обвинительницей на судебном процессе, который я вел.

Я стоял неподалеку от комнаты Бильгильдис, ожидая, когда ее позовут к Элисии. Три певуньи вошли в ее покои и почему-то задержались там. И тут вдруг я увидел, как Бильгильдис выходит из соседней комнаты! Вскоре она встретилась со служанками и направилась к покоям Элисии. Дождавшись, пока все они скроются из виду, я покинул свое укрытие и заглянул в соседнюю комнату. Там не было никого, кроме какого-то юного монаха. Попросив прощения за беспокойство, я прикрыл за собой дверь. Я не знал, что этот монах делает в замке и почему Бильгильдис заходила к нему, но тогда у меня не было времени подумать об этом. Только сейчас, когда я пишу эти строки, я вновь вспомнил об этом юноше.

В комнате Бильгильдис я обыскал все укромные уголки, где можно было бы спрятать записи. Я нашел угольные карандаши и чистые листы тряпичной бумаги, но все это не удовлетворило мое любопытство. Возможно, я ошибался? И эти записи вообще не имеют для меня никакого значения? А если и имеют, то ведь вполне возможно, что Бильгильдис уничтожила их, верно? Как бы то ни было, я видел те бумаги много месяцев назад.

Однако же я не собирался сдаваться так быстро. Срывать покровы с тайн — вот в чем важнейшая задача викария, и тайны эти могут быть сокрыты не только в мыслях людей, но и в каких-то материальных предметах. Большинству людей легче скрыть свои мысли, чем спрятать, скажем, записи, а если ты живешь в замке, то тебя ограничивают не только пределы твоего воображения, но и окружение. Итак, где можно спрятать бумаги? В сундуке, в подшивке одежды, под шкурами на кровати — все это я уже обыскал. В стене! Я прошелся вдоль кладки и действительно обнаружил выдвижной камень. Открыв тайник, я увидел там несколько тугих мешочков с деньгами (меня это мало интересовало, но все же откуда у пары крепостных такое количество золота?) и исписанные листы бумаги. Забрав записи, я вставил камень обратно в стену и вышел из комнаты.

То, что я прочитал, вернувшись в свои покои, повергло меня в состояние ужаса. Бильгильдис описала свою чудовищную месть, она изливала свою черную душу на эти листы страница за страницей. Я читал ее записи, а в моей комнате сгущалась тьма, ночь проникала и в мою душу, и внутренняя тьма выплескивалась во внешнюю. Лишь тот, кто готов уже был стать добычей дьявола, может понять всю глубину моего ужаса. Читая этот текст, я словно заглядывал в пропасть, которая могла бы стать моею, вот только я побывал на ее краю и не оступился.

Придя в себя после прочитанного, я скрепя сердце понял, что не просто недооценил Бильгильдис, но и обошелся с ней слишком мягко. Если бы я, узнав о ее тайне, еще прошлой осенью пошел бы к Элисии и к графине… Бильгильдис всех нас поймала в свои сети, а мы этого даже не заметили. А самым ужасным было то, что яд, которым она отравила нас, был настоян на наших же грехах, преступлениях, тайнах, проступках. Этим она хотела уничтожить нас.

И хотя Бильгильдис не упоминала этого прямо, я исходил из того, что это она убила Агапета. Из ревности. К тому же я почувствовал ее безмерную горечь оттого, что Агапет отправил на войну трех ее сыновей. Он бросил своих детей в огонь сражений, и они сгорели там, словно сухие деревца. Бильгильдис ничем не помешала ему, а вот графиня спасла своего сына, спасла своим неожиданным и отважным решением. Часть гнева Бильгильдис, направленного на Клэр, была на самом деле обращена на нее саму, хотя она и не призналась бы в этом. И вот, после всего случившегося мужчина, с которым она прожила полжизни, привозит домой молодую венгерскую девчонку на замену постаревшей любовнице. Тогда Бильгильдис мстит, как отомстила бы обманутая супруга. Она убила Агапета, а теперь добивается смерти Клэр.

Мне многое нужно было сделать — поговорить с графиней о ее сыне, посвятить в происходящее Элисию и в первую очередь заставить Бильгильдис сознаться в убийстве, ведь ее записи едва ли можно было использовать для выдвижения обвинений, зато они могли серьезно навредить и графине, и Элисии, и мне самому. Если бы мне удалось выжать из нее признание… Должен ли я провести допрос с пристрастием и подвесить Бильгильдис на дыбу? Но она обвинительница на судебном процессе, это было бы странно. Лучше, конечно, предложить ей что-нибудь за ее признание, но вряд ли это сработает — Бильгильдис смертельно больна, жить ей и так осталось недолго. Запугать ее? Не получится — по той же причине. У этой женщины ничего нет — ни веры, ни будущего, ни воли к жизни. И никого у нее нет, кроме разве что мужа, которого она не любит. Что можно предложить такому человеку, каким наказанием его устрашить?

Сейчас я понимаю, что эти строки, вероятно, создают неправильное впечатление о том, что происходило в моей душе. Кажется, будто я погрузился в раздумья и предался неспешным рассуждениям. На самом же деле все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я мчался к комнате Бильгильдис. Я знал, что близок к тому, чтобы найти убийцу, спасти графиню, обеспечить для нас с Элисией общее будущее, оставить графство Эстульфу… Все зависело от этой немой умирающей женщины.

Полный ожиданий, страха и ненависти, я ворвался в комнату Бильгильдис. На столе горела лампа, а значит, служанка уже вернулась от Элисии, но я ее почему-то не видел. По всему полу рассыпались золотые и серебряные монеты, на них играли отблески света. В стене зияла темная дыра. Бильгильдис обнаружила пропажу.

Мое внимание привлек какой-то хрип, и я повернулся. Служанка перегнулась через подоконник, ее тошнило. Видимо, она не слышала, как я вошел сюда. Заметив под ногами еще пару листов бумаги, я подобрал их и приложил к остальным записям, а потом двинулся в сторону немой. Я споткнулся о лежавший на полу камень, и Бильгильдис повернулась. Ее подбородок был весь в крови. Это не должно было удивить меня, ведь я знал о ее болезни, но я невольно отпрянул и резко вскинул руку с записями, словно говоря ей: «Я все знаю. Ты зло этого замка. Ты его проклятье».

Мы стояли друг напротив друга, будто безмолвные призраки, повстречавшиеся во тьме и не знающие теперь, что им делать. Я едва видел ее глаза, лишь слабые отблески пламени в ее зрачках, но мне казалось, что Бильгильдис может заглянуть в самую глубину моей души и понять, насколько мы с ней похожи. Я ждал. Сам не знаю чего. Не знаю, что я должен был ей сказать.