Помимо описанных приключений, по пути возникали сложности в штурманском обеспечении: при подлете к Новой Земле отказали методы радионавигации, и пилоты не могли договориться, над каким морем они находятся – над Баренцевым или Карским. Только вмешательство геофизика Е.К. Федорова в качестве астронома-навигатора положило конец возникшей дискуссии. Во время стоянки на Новой Земле сорвавшаяся бора повредила хвостовое оперение машины Алексеева, потребовавшей ремонта. Само пересечение Новой Земли в условиях облачности и с полетными картами, не отвечавшими реалиям местности, могло завершиться уже в заливе Норденшельда. Шмидт отметил, что, «…летя на высоте 1050 метров, можно сказать, пролетели мимо гор, возвышающихся над облаками на 1200 метров… прежнее представление о том, что здесь нет высоких гор, неверно» (1960, с. 184), – действительно, на современных картах здесь находится гора Крузенштерна высотой 1540 метров, которой не оказалось на штурманских картах экспедиции. Более определенно ситуацию при пересечении Новой Земли описал Шевелев: «…Заметно темнело, машины шли над плотной облачностью. Отдельные вершины показывались в разрывах облаков, и одна из них, высотой приблизительно 1500–1600 метров, проплыла совсем близко под крылом самолета. Мы вышли в Баренцево море. Стало светать, и, наконец, мы увидали невероятную картину, – на северо-западе всходило солнце» (1940, с. 135), – ситуация, которая озадачивала новичков в высоких широтах много раз позднее.

Условия для экипажа и пассажиров в необогреваемом самолете также оставляли желать лучшего. Соответственно, по воспоминаниям радиста Н.Н. Стромилова, «типовая форма одежды, с индивидуальными отклонениями, состояла из шерстяного белья, толстого свитера, мехового комбинезона и рубашки, шерстяных носков, собачьих чулок, нерпичьих торбазов, шерстяных перчаток, просторных меховых варежек и мехового шлема. “Наряд” летчика и штурмана дополняли пыжиковые маски, очки и огромные меховые шубы» (1977, с. 73). Добавим, общий вес этого полярного обмундирования вместе с прочим летным снаряжением превышал 20 килограммов.

Пребывание на острове Рудольфа затянулось до 21 мая в основном по метеоусловиям. День начинался с сообщения Дзердзеевского о синоптической обстановке. В первые две недели оно заканчивалось выводом, вызывающим разочарование пилотов: «Лететь не рекомендую…»

Будущий доктор наук и автор разработок мирового значения в своей области имел необычную привычку реагировать на поступающую по радио синоптическую информацию. «Дзердзеевский любил музыку, был музыкален и, работая, негромким баритоном напевал арии из опер, песенки из кинофильмов и т. д. Часто общаясь с Дзердзеевским, мы заметили: если предстоит нелетная погода, из уголка радиорубки, где расположился синоптик, доносится “Что наша жизнь, игра…”, если же есть виды на хорошую погоду – “Широка страна моя родная…” Накопить статистические данные и сделать вывод из этой “научной” работы большого труда не составило. Многие товарищи поражались осведомленности радистов в делах погоды. Мы же свою тайну охраняли тщательно: боялись насторожить Дзердзеевского и лишиться информации, которая сейчас называется опережающей» (Стромилов, 1977, с. 73).

Застоявшиеся от бездействия экипажи считали, что Борис Львович излишне перестраховывается, однако позднее Шмидт полностью оправдал своего прогнозиста: «Мы получали от наших синоптиков, и в первую очередь от Б.Л. Дзердзеевского, исключительно верные прогнозы погоды без единой сколько-нибудь существенной ошибки» (1960, с. 175). Тем не менее напряжение продолжительного ожидания не лучшим образом сказывалось на людях. Это проявлялось порой в грубоватых шутках. Например, одного из корреспондентов на общее посмешище спровоцировали смазывать обувь… сгущеным молоком. Другой розыгрыш, приписываемый молвой авиамеханику Кекушеву, заключался в подписке на настенные фирменные часы для полярников, где кукушку, периодически выскакивающую из открывающегося окошка с характерными «позывными», заменяла… бородатая голова Шмидта. Утверждают, что в соответствующие хозподразделения Главсевморпути последовал поток заявок, продолжавшийся некоторое время даже после беседы Отто Юльевича с виновником дезинформации.

Участники событий на острове Рудольфа отметили своеобразную заботу Папанина о своих подчиненных. «В иные вечера Ширшов и Федоров пытались устроить прогулки на лыжах. Но вскоре им это было строжайше запрещено.

– Разве можно поступать так неосмотрительно? – журил их Папанин. – Каждый из вас обошелся государству очень дорого. А вдруг кто-нибудь нечаянно сломает руку или ногу? Зимовка будет сорвана – государству убыток.

– Иван Дмитриевич, я когда вижу ямку, падаю, – оправдывался Ширшов. Но под укоризненным взглядом начальника тушевался и конфузливо заключал: – Хорошо, я больше не буду» (Бронтман, 1938, с. 79).

Будущие участники дрейфа в эти дни старались обрести верный психологический настрой, что также отметили окружающие. «Они часто заходили в комнаты участников перелета, жадно слушая неиссякаемые рассказы летчиков и полярников о различных, кажущихся фантастическими случаях жизни.

– Нам вместе ходить нельзя, невыгодно, – объяснял Кренкель. – Гораздо рентабельней слушать вас поодиночке. На полюсе пополнять свой запас не придется. Но если каждый из нас расскажет то, что слышал, хватит на целый год». (Там же). Действительно, в ограниченных коллективах, надолго оторванных от обычной городской жизни (которую большинство современников считает или принимает за нормальную), процветает особый вид устного творчества, не освоенный ни в медиасредствах, ни в литературе, – так называемая морская или экспедиционная травля. У нее свои творческие законы. Участники до конца не могут определить, является услышанное откровенным розыгрышем или реальным фактом, поданным иногда в весьма острой форме. Именно к этой самой травле относилась выдумка Кекушева о часах с головой начальника ГУ СМП вместо традиционной кукушки…

Затянувшееся ожидание было нарушено самым неожиданным, а главное, незапланированным образом. Об этом спустя семнадцать лет поведал М.В. Водопьянов (1954). Отправляясь в обычный разведывательный полет 14 мая командир дальнего разведчика Р-6 П.Г. Головин обратился к нему за неожиданным советом:

«– Если я достигну восемьдесят восьмого градуса и выяснится, что у меня хватит горючего до полюса и обратно, что мне тогда делать?

Я немного подумал и сказал:

– Если бензина хватит и начальник экспедиции не вернет тебя, дуй прямо на полюс.

– А если я там сяду?

– Дело твое, решай сам» (с. 211).

Следует отметить необычно богатое аварийное снаряжение на борту Р-6 – только продовольствия было взято на два месяца, а также якобы «на всякий случай» несколько бидонов бензина. По тому же источнику, Головин с 88-й параллели отправил следующую радиограмму: «Иду над сплошной облачностью высотой 2000 метров. До полюса осталось 100–110 километров. Иду дальше».

– Как дальше? – удивился Спирин. – У него же не хватит горючего. Не лучше ли вернуть его.

– Горючего у него хватит, – возразил Водопьянов. – Головин не без головы. А вернуть его, конечно, уже поздно. Попробуй верни, когда до полюса осталось всего сто километров. Я бы, например, на его месте не вернулся.