они там имеются, а то будто год прошел с тех пор, как я в последний раз слышал их милые голоса, и надоело мне глядеть на рожи вроде твоей или Бартоломью!

Угрюмые черты Саймона смягчила улыбка.

— Единственное лицо, Сэмкин, какое ты увидишь там, много радости тебе не доставит, — ответил он. — И хочу тебе сказать, дело нас там ждет не легкое и не веселое, а такое, что обернется для нас лютой смертью, если нас схватят.

— Клянусь рукоятью, можешь на меня положиться, приятель! — ответил Эйлвард. — А потому ничего больше не говори. Мне наскучило сидеть здесь, как кролику в норе, и я рад помочь тебе в твоем замысле.

В тот же вечер, через два часа после наступления темноты, от «Василиска» отошел небольшой ялик. В нем сидели Саймон, Эйлвард и два матроса. Оба друга вооружились мечами, а через плечо Саймона была переброшена сумка из мешковины. По его указанию гребцы огибали опасный, разбивавшийся о гранитные обрывы прибой, пока не добрались до длинного рифа, служившего природным волноломом. Под его защитой они по спокойной воде добрались до песчаной бухточки и там вытащили ялик на пологий берег. Приказав матросам ждать их тут, Саймон повел Эйлварда вглубь острова.

С уверенностью человека, который точно знает, где находится и куда идет, Саймон начал взбираться по узкой, заросшей папоротником расселине. В темноте это было не очень легко, но он устремлялся вперед, как гончий пес, бегущий по горячему следу. Эйлвард поспевал за ним как мог, еле переводя дыхание. Наконец они выбрались на вершину обрыва, и лучник растянулся в траве.

— Нет, Саймон, — пропыхтел он, — я сейчас и свечки не задую. Умерь свою прыть, у нас ведь вся ночь впереди. Верно, он тебе из всех друзей друг, коли ты так торопишься поскорее с ним свидеться.

— Такой друг, что мне частенько снилось, как мы опять встретимся, — ответил Саймон. — И теперь еще не зайдет луна, как это сбудется.

— Торопись ты к красотке, я бы еще понял, — заметил Эйлвард. — Клянусь моими десятью пальцами, коли бы меня на этом обрыве ждала Мэри с мельницы или малютка Кэт из Комптона, я бы взлетел наверх, как на крыльях… Погоди-ка, вон там вроде бы дома и голоса слышны.

— Это их селенье, — шепнул Саймон. — И под крышами там обитает сотня таких кровожадных разбойников, каких во всем христианском мире не сыскать. Чу! Слышишь?

Из мрака донесся свирепый хохот и мучительный стон.

— Господи, спаси и помилуй! — ахнул Эйлвард. — Что это?

— Верно, к ним в когти попал какой-нибудь бедняга, вот как я тогда. Пошли, Сэмкин, вон туда. Укроемся в канаве, где режут торф. Ага! Вот она. Только стала пошире и поглубже. Не отставай от меня, и по ней мы доберемся почти до самого дома их короля.

Они пригнулись и крадучись пошли по дну канавы, полной чернильного мрака. Внезапно Саймон схватил Эйлварда за плечо и прижал к стенке канавы. У дальнего ее конца послышались шаги и голоса. Вдоль нее неторопливо шли два человека, а потом остановились почти над припавшими к земле товарищами. Эйлвард видел их силуэты на фоне звездного неба.

— Ну, чего ты ворчишь, Жак? — сказал один на своеобразной смеси французского и английского. — Le diable t’emporte[16], брюзга проклятый. Ты вон женщину выиграл, а я так с носом остался. Чего же тебе еще надо?

— Тебе хорошо: выиграешь что-нибудь со следующего парусника, mon garçon[17], а мне теперь ждать да ждать. Женщина, как же! Старая карга — крестьянка, желтая, как лапа коршуна. Гастон всего-то девятку выбросил против моей восьмерки, а досталась ему такая нормандочка! Дьявол побери игральные кости! Хочешь, я продам тебе мою старуху за бочонок гасконского?

— Лишнего вина у меня нет, а вот бочонок яблок дам, — ответил второй. — Я его забрал с «Петра и Павла», фалмутского парусника. Ну, того, что разбился в бухте Кру.

— Ну ладно. Яблоки твои небось уже сморщились, да старуха Мари сама как печеное яблоко, так и по рукам. Пойдем запьем уговор.

Их шаркающие шаги замерли в темноте.

— Ты когда-нибудь слышал такую пакость? — тяжело дыша, прошептал Эйлвард. — Ты слышал их, Саймон? Старуху — за бочонок яблок! А эту девушку из Нормандии и вовсе жалко. Неужто мы завтра не высадимся здесь и не выкурим всех этих водяных крыс из их гнезда?

— Нет. Сэр Роберт не станет тратить ни времени, ни сил, пока не доберется до Бретани.

— Командуй тут мой маленький сквайр Лоринг, все женщины на этом острове были бы свободны уже назавтра.

— Что так, то так, — ответил Саймон. — Он ведь из женщин идолов делает на манер свихнувшихся странствующих рыцарей. А сэр Роберт настоящий воин и думает только о своей цели.

— Саймон, — сказал Эйлвард, — тут темновато, да и мечами махать тесно; но коли ты вылезешь на открытое место, я тебе покажу, настоящий воин мой господин или нет!

— Тш-ш! Ты, выходит, его не умней! Нас ждет дело, а тебе приспичило искать со мной ссоры, — пробурчал Саймон. — Я же ничего плохого про твоего господина не сказал. Только что он из тех, кто гоняется за мечтами да выдумками, а Ноллес ни вправо, ни влево не глядит, идет прямо туда, куда нужно. А ну пошли, время на исходе.

— Саймон, слова твои и не верны, и не честны. Когда вернемся на корабль, мы об этом потолкуем. А теперь показывай дорогу, поглядим, какая еще дьявольщина тут деется.

Через полмили они приблизились к большому дому, стоящему особняком. Разглядывая его из канавы, Эйлвард обнаружил, что сооружен дом из обломков множества кораблей — каждый его угол завершался корабельным носом. Внутри пылали факелы и громовой бас распевал веселую песню, припев которой подхватывал дружный хор.

— Все хорошо, малый, — ликующе шепнул Саймон. — Это король поет. Любимую свою песню «Les deux filles de Pierre»[18]. Клянусь Богом, у меня сразу спина зачесалась. Подождем