Вспомнив привидение, пугавшее его в детстве, Фима ухмыльнулся и утешил себя словами того серого человечка из кафе госпожи Шейнфельд, которого даже Бог позабыл: “Ведь все мы умрем”.

Поднимаясь вверх по улице Штраус, он задержался у кричащей витрины туристического агентства “Орлиные крылья”, ориентированного на ультрарелигиозных клиентов, и какое-то время разглядывал красочный плакат с изображением Эйфелевой башни, торчащей между лондонским Биг-Беном и нью-йоркским небоскребом Эмпайр-стейт-билдинг. Вблизи этих трех башен прочертилась по диагонали Пизанская башня, и рядом с ней – голландская ветряная мельница, у подножия которой в полном обалдении стояли две толстые коровы. Надпись на плакате гласила: “С Божьей помощью, поднимись на борт – путешествуй, как лорд!” Буквы были увенчаны коронами и нимбами, а под ними шла надпись помельче: “Рассрочка на шесть платежей, без процентов”. Рядом с плакатом висел снимок, явно сделанный с самолета, – горные вершины, покрытые вечными снегами, во всю ширину которых голубыми буквами тянулся призыв: “Путешествуйте с нами – решение верно! У нас всегда все строго кошерно!”

Фима решил зайти в агентство и выяснить, сколько стоит билет в Рим. Отец не откажется одолжить ему требуемую сумму, и через несколько дней он будет сидеть с Ури Гефеном и мужем Аннет в одном из уютных кафе на виа Венето, в обществе смелых, раскованных женщин и жаждущих наслаждений мужчин, неторопливо, медленными глотками смаковать капучино и вести сдобренную искрометным остроумием дискуссию о Салмане Рушди, об исламе, и проходящие мимо девушки будут радовать взгляд своими точеными фигурками. Или, напротив, устроится в полном одиночестве у окна в маленькой гостинице, где на всех окнах старые-престарые деревянные жалюзи, выкрашенные зеленой краской; взгляд его устремлен на античные каменные стены, перед ним – блокнот, куда время от времени заносит он свои наблюдения, свои острые мысли. Быть может, хоть в малой степени разверзнется запечатанное устье колодца и новые стихи хлынут потоком. А то вдруг сами собой заведутся легкие знакомства, беспечные, веселые, не влекущие никаких обязательств, общение, лишенное тяжеловесности, и следует признать, что ничего подобного уже никак не может произойти в Иерусалиме, кишащем пророками, брызжущими слюною. В одной из газет недавно вычитал он, что туристические агенты, обслуживающие религиозное население, знают все секреты и умеют так скомбинировать путешествие, что авиабилеты у них стоят дешевле всего. Ведь именно там, в Риме, где сплошь прекрасные палаццо, а каждая пьяцца, большая и маленькая, вымощена камнем, – именно там и бурлит и клокочет открытая, веселая жизнь, с удовольствиями и наслаждениями, свободными от чувства стыда, позора, вины. А если в Риме и случаются проявления жестокости и зла, то за это не несешь ответственности и угрызения совести не отягощают твою душу.

Толстый парень, в очках, розовощекий, отлично выбритый, с черной ермолкой на макушке, оторвал взгляд от книги, которую проворно прикрыл газетой “Ха-Модия”, повсеместно принятой в религиозных кругах.

– Мир вам, любезный мой господин.

Различив характерный ашкеназский акцент, Фима подумал: “До чего жирный, исполненный самодовольства выговор”.

Выяснилось, что кроме заграничных поездок здесь продают билеты национальной и прочих лотерей.

Парень, полистав проспекты и брошюры, предложил Фиме “пакетный отдых” в великолепных отелях для религиозных клиентов в Цфате и Тверии, где лечение, забота и уход за телом под наблюдением врачей-специалистов будут сочетаться с очищением души посредством поклонения “Святым Могилам, в которых погребены Львы Учения и Орлы Мудрости”. Фима заметил, что у белой рубашки агента воротник далеко не первой свежести, да и манжеты посерели – совсем как у него самого, – и решил отложить на время свой визит в Рим. Хотя бы до тех пор, пока не переговорит об этом со своим отцом и не посоветуется с Ури Гефеном, который должен вернуться оттуда сегодня или завтра. Или в воскресенье. Но тем не менее Фима полистал проспект с фотографиями отелей в “великолепной Швейцарии”, тех, где соблюдались все законы о кошерности, поколебался немного, выбирая между национальной лотереей и лотереей спортивной, и, чтобы не разочаровать окончательно турагента, отнесшегося к его колебаниям весьма терпеливо, решил взять билеты, распространяемые израильской организацией “скорой помощи” – “Красным Маген Давидом”. Но и от билета “Красного Маген Давида” вынужден был отказаться, потому что в кармане, кроме сережки Аннет, нашел только шесть шекелей, сдачу, которую ему дали в заведении с мухами-пешеходами на улице Цфания. Зато с благодарностью согласился принять несколько иллюстрированных брошюр, подробно описывающих маршруты для людей, соблюдающих еврейские религиозные традиции. В одной из брошюр на иврите, на английском и на идише сообщалось, что милостью Божьей, благословен Он, проложен путь и уже появилась возможность не только поклониться могилам “благословенных праведников” в Польше и Венгрии, посетить там “Святые Места, разрушенные притеснителем и погубителем, да искоренится и сотрется навеки память его”, но и полюбоваться “умопомрачительной красотой Яфета, пребывая в атмосфере строжайшего и точнейшего соблюдения еврейских религиозных традиций и предписаний, под наблюдением гидов высокообразованных, много знающих, скромных, и все это – с позволения и благословения высочайших мудрецов, знатоков Священного Писания”.

Турагент спросил:

– Быть может, господин подумает и, взвесив все, вернется к нам?

Фима ответил:

– Не исключено. Увидим. Во всяком случае, спасибо. Извините.

– Не стоит благодарности, мой господин. Для нас это и великая честь, и огромное удовольствие. И доброй, благословенной Субботы вам.

Идя вверх по улице по направлению к зданию Гистадрут[40], Фима подумал, что этот округлый парень, льстивый лицемер с пальцами-сосисками, в белой рубашке с почерневшими от грязи воротом и манжетами, – что он примерно в возрасте сына, от которого отказалась Яэль, и произошло это в клинике на улице Пророков, всего лишь в двух минутах ходьбы отсюда. Он невесело улыбнулся, потому что, если забыть про ермолку на голове и канторский тенорок, наблюдатель наверняка отметил бы очевидное сходство между Фимой и молодым турагентом. Но смогла бы Яэль испытывать материнские чувства к этому раскормленному созданию с мутноватыми голубыми глазками за толстыми линзами очков, с розовыми поросячьими щечками? Смогла бы она сидеть и вязать ему голубую шапочку с мягким помпоном? Смогла бы отправиться с ним на рынок Махане Иехуда и позволить ему выбирать для нее острые черные маслины? А ты? Чувствовал бы ты желание сунуть украдкой в его карман сложенную в несколько раз банкноту? Нанял бы для него маляров? Да, Яэль снова права. Как всегда. Потому что она родилась правой.

“И все-таки, – подумал Фима с грустью, – ведь это могла быть девочка. Маленькая Джульетта Мазина, тоненькая и нежная, со светлыми мягкими волосами. И можно было бы назвать ее именем матери, Лиза, или на иврите – Элишева”.

Впрочем, скорее всего, Яэль не позволила бы.