Какие же есть перспективы успешной климатической политики? Мы рассмотрим позицию Линдблома, изложенную в первой главе этой книги, и сопоставим «синоптическую точку зрения» с инкрементальным подходом, основанным на теории незатухающих колебаний. МГЭИК в своей управленческой стратегии как бы стремится регулировать функционирование системы «Земля» (Eastin et al., 2010). Это очень близко к синоптическому подходу[155]. Эксперты МГЭИК пытаются составить полную картину всех элементов, которые могут иметь значение для принятия политического решения.

В чем же суть инкрементального подхода[156]? Как показывает «Харту-эллский документ»[157] (Prins et al., 2010), есть и другие, потенциально более эффективные рычаги, которые до сих пор не принимались во внимание. Авторы документа выделяют вмешательства, направленные на кратковременные и долговечные климатические факторы, и предлагают различные эффективные инструменты климатической политики, как то: устранение сажи, охрана тропических лесов и расширенное применение Монреальского протокола[158].

Этот прагматичный подход представляется нам разумным, поскольку в нем содержится ряд так называемых беспроигрышных мер («no-regret measures»), внедрение которых желательно по иным причинам, но в то же время будет иметь позитивное воздействие на климат. Еще одно преимущество этих рекомендаций заключается в том, что следовать им можно и без заключения глобальных соглашений. Эти цели можно воплощать на региональном уровне или, как в случае Монреальского протокола, когда необходимый международный инструмент уже существует, на международном уровне.

До сих пор правительства более чем 190 стран, объединенных глобальными договоренностями, лишь блокировали друг друга, преследуя свои корыстные интересы и одновременно пытаясь прийти к единому мнению по многим непростым вопросам, упакованным в один нереалистичный пакет (Hulme, 2010). Несмотря на то, что все признают серьезность климатического кризиса, ни одна нация не хочет брать на себя обязанности других.

В период между 1920-м и 1930-м годом, а также в конце 1980-х в отношениях между наукой и политикой и – что, возможно, еще более важно в контексте нашего исследования – в социально-научной рефлексии произошел важный сдвиг. Время наивных упований на науку осталось в прошлом. После применения ядерного оружия в конце второй мировой войны и многочисленных технологических катастроф беспрецедентного масштаба западная цивилизация начала терять веру в благословенные плоды науки и техники. Сегодня гораздо более широкие слои населения осознают расхождение между научным и социальным прогрессом. В то же время общество стало более чувствительным к политическому использованию знания, особенно в тех случаях, когда научные познания служат оправданию политических решений. Доверие к науке утрачено. Все мы знаем, что ноу-хау не объективны и в политической борьбе могут использоваться враждующими лагерями. Одни сетуют на «конец эпохи достоверности», другие его приветствуют (что подтверждается постмодернистским трендом в социальных и гуманитарных науках). Тем не менее, старые взгляды не исчезли бесследно. И сегодня нам представляется разумным в спорных вопросах обращаться к науке, которая выступает в роли третейского судьи. Мы все еще надеемся на неподкупные, беспристрастные исследования вне идеологической и политической борьбы, даже если знаем, что в конечном итоге наука не может отвечать нашим ожиданиям. В этих новых условиях и возник климатологический дискурс.

Впрочем, старшее поколение ученых, кажется, не обратило внимания на произошедшие изменения. Так, например, Джим Лавлок сетует на то, что сегодня все больше людей имеют доступ к высшему образованию, и, как результат, наука уже не является делом элиты. Достается от него и современной системе исследований:

Возможно, в этой критике и есть зерно истины, однако Лавлок не учитывает тот факт, что в современном обществе в целом увеличился объем знаний, и гораздо больше людей информированы о науке и политике, чем даже в 1960-е годы.

Может ли наука помочь в деполитизации спорных вопрос и тем самым упростить поиск их решения? Это идею поддерживают многие, в том числе и Питер Хаас, предложивший понятие «эпистемического сообщества». Представление о том, что когнитивный консенсус облегчает политическое действие, для многих является само собой разумеющимся. Логично было бы предположить, что МГЭИК – наиболее показательный пример подобного эпистемического сообщества. Однако Хаас так не считает. Вот что он пишет о МГЭИК: