После нескольких ударов Дзирта поток пламени из пасти драколича внезапно иссяк. Король Призраков так сильно вздрогнул, что и Дзирт, и Атрогейт полетели на землю, а чудовище мощным прыжком вылетело с лужайки перед храмом.

— Прикончи его! — закричал Джарлакс.

В этот момент всем действительно казалось, что огромное чудовище охвачено предсмертной агонией и хватит одной последней атаки, чтобы избавиться от него навсегда.

И воины бросились в бой, но их оружие, их заклинания и снаряды пролетали сквозь Короля Призраков, не причиняя ему ни малейшего вреда. В этот момент вся поверхность драколича вспыхнула голубым огнем, и его существо утратило материальность. Тибблдорф Пуэнт разбежался от самых стен храма, взревел, как умел реветь только самый неистовый боец, прыгнул на дракона, но пролетел насквозь и плюхнулся в грязь.

Но еще более странным Дзирту, который устремился вслед за Пуэнтом, показалось поведение Гвенвивар. Пантера не стала атаковать Короля Призраков. Более того, прижав уши в несвойственной ей тревоге, никогда не проявлявшая страха, Гвенвивар развернулась и убежала.

Дзирт от удивления вскрикнул. Он смотрел на ужасное чудовище и видел, как Пуэнт бегает вокруг дракона, даже внутри его, не испытывая ни малейшего сопротивления.

А потом от Короля Призраков не осталось никаких видимых следов. Чудовище исчезло, словно испарилось. Его как будто и не было.

Пораженные защитники уставились на пустое место. Кэддерли, изумленно взирая на охваченный голубым огнем силуэт дракона, внезапно вспомнил Пророчество Алаундо, где 1385 год был назван Годом Голубого Пламени. Что это, совпадение или предостережение о грядущей катастрофе? Но жрецу не удалось, как следует поразмыслить над этим вопросом. Из храма донесся отчаянный крик Кэтти-бри.

Сознание своей беспомощности не просто огорчает — оно разрушает. В тех случаях, когда становится ясно, что силы воли, крепости мускулов и мастерства недостаточно, чтобы преодолеть возникшие препятствия, что ты совершенно беспомощен в сложившейся ситуации, начинаются жестокие моральные страдания.

Когда Эррту завлек Вульфгара в Абисс, мой друг подвергался там жесточайшим пыткам. Даже если он крайне редко соглашался говорить на эту тему, громче всего в его голосе звучали нотки отчаяния, вызванного беспомощностью. К примеру, демон позволял ему поверить в то, что Вульфгар свободен, что живет с любимой женщиной, а потом на глазах у бессильного что-либо сделать Вульфгара он убивал и эту женщину, и их воображаемых детей.

Эти пытки оставили в душе Вульфгара самые глубокие и незаживающие раны.

Еще будучи ребенком, в Мензоберранзане я получил урок, общий для всех мужчин-дроу. Моя сестра Бриза привела меня на край нашего пещерного поместья, где уже поджидал огромный элементаль земли. На великане имелась упряжь, и Бриза протянула мне поводья.

— Держи его, — приказала она.

Я не сразу понял ее приказ, и, когда элементаль шагнул, веревка выскользнула из моих рук.

Бриза, конечно, вытянула меня хлыстом и сделала это с удовольствием.

— Держи его, — повторила она.

Я взял веревку и уперся ногами в землю. Элементаль снова сделал шаг, и я полетел следом за ним. Он, похоже, даже не подозревал о моем присутствии, как и о том, что я напряг все свои скудные силы, чтобы помешать ему.

Бриза сердито нахмурилась и велела мне попробовать еще раз.

Я решил, что это испытание на сообразительность, и, вместо того чтобы тянуть веревку, обмотал ее вокруг ближайшего сталагмита и под одобрительные кивки Бризы крепко зажал конец в руке.

Элементаль по команде сестры опять шагнул, и я облетел вокруг сталагмита, словно свиток пергамента, подхваченный ураганом. Этот монстр снова не заметил моих усилий.

Полученный урок наглядно продемонстрировал мне мою слабость. Я убедился в собственном бессилии.

Потом Бриза одним заклинанием вернула элементаля на место, а вторым — отпустила его. Смысл этого урока заключался в том, чтобы показать: божественная сила Ллос превосходит и физическую силу, и мастерство. Это было не что иное, как еще одно проявление власти Верховных Матерей, предназначенное для того, чтобы мужчины Мензоберранзана знали свое место и не пытались претендовать на более высокое положение, особенно по отношению к избранницам Ллос.

А для меня, как, подозреваю, и для многих моих сородичей, урок имел скорее личное, чем социальное значение, поскольку я впервые столкнулся с могуществом, превосходящим мою силу воли и абсолютно мне не подвластным. Как бы я ни старался, каким бы ни был умным, я не мог повлиять на исход испытания. Элементаль все равно шагал бы вперед, несмотря на все мои ухищрения.

Сказать, что я был унижен, — это еще слишком мало. Там, в темной пещере, я впервые познал истину смертности и предел, положенный смертной плоти.

И теперь я вновь испытываю то же самое чувство бессилия.

Глядя на Кэтти-бри, я понимаю, что ничем не могу ей помочь. Все мы мечтаем стать героями, найти выход из любого положения, выбрать момент и спасти мир. И все мы в некоторой степени боимся признать, что наши желания не всемогущи, что наша решимость и ум могут привести нас к ужасному поражению, — и это действительно так.

В некотором смысле.

Смерть — это наивысший барьер, и, когда мы сталкиваемся с неминуемой гибелью, своей или тех, кто нам дорог, смертное существо в большинстве случаев не испытывает абсолютной покорности.

Мы все верим, что сможем победить эту напасть или этот недуг хотя бы одной силой воли. Это нормальная, присущая каждому защита разума против общей для нас неизбежности. И я не знаю, что хуже: длительное умирание или сознание того, что твое собственное тело тебе уже больше не подчиняется.

В моем случае боль, которую я испытываю при взгляде на Кэтти-бри, не однозначна, и одна из граней мучительных страданий — это сознание своей беспомощности. Я отвергаю взгляды, которыми обменялись Джарлакс и Кэддерли, и выражения их лиц, выдающих их невысказанные мысли. Не может быть, чтобы Кэтти-бри была обречена, и мы ничем не сможем ей помочь!

Они ошибаются, я на этом настаиваю.

И все же знаю, что они правы. Возможно, я «знаю» только потому, что боюсь, больше чем когда бы то ни было, их правоты, и, если это действительно так, мне не на что надеяться. Я не могу сказать «прощай» Кэтти-бри, боюсь, я уже это сделал.

Вот так, в моменты слабости, я теряю веру и понимаю, что они правы. Моя любовь, мой самый близкий человек потерян для меня навеки — и здесь снова вмешивается мое упрямство, поскольку первым побуждением было написать «возможно, навеки». Я не могу признать правду, даже если ее признаю!