же Вышебор считает, что имеет право убивать низших по положению. Да и Мирина могла желать избавиться от мужа, который грозился услать ее обратно в леса. Радко, который уверяет, что любил строгого брата, тем не менее на его красавицу-жену позарился. Поэтому и он мог желать избавиться от Дольмы, чтобы потом сойтись с милой его сердцу Мириной.

– Тут навряд ли, – подперев голову кулаком, возразил Добрыня. Задумчив был. – Потерять сердце от несравненной красы Мирины младшему Колояровичу легко, но вот сойтись с ней в браке он не сможет. Радко крещеный, как и сама Мирина. А у христиан не позволено брать за себя жену брата. Это грехом считается и кровосмешением, да и дети помирать будут в таком союзе. Вот если бы ни Радко, ни Мирина не пошли в тот день в Почайну на обряд, то по старым языческим верованиям Радко мог бы взять вдовицу старшего брата. А теперь – нет!

– А они это знали? – поинтересовался волхв.

– Ну, попы про это говорили. Не глухие же Радомил с Мириной, чтобы не услышать? Так что если бы хотели сойтись, то отказались бы от крещения. А так… Нет, если они и милы друг другу, то оба понимали, что стать мужем и женой им теперь не позволят. Выходит, и умысла валить Дольму у них не могло возникнуть.

Озар лукаво посмотрел на воеводу, его глаза так и лучились иронией.

– А ведь ты бы не хотел, чтобы я на них указал. И сам Радко тебе по нраву, да и в городе его любят. И Мирина слишком хороша, чтобы ее, христианку и жену известного купца, объявили головницей. Так что тебе нужно на самом деле, княжий дядька? Истина или удобный убийца, чтобы выставить его перед князем и ромеями?

– Мне нужна истина. И пока мне из всего, что ты поведал, самым подозрительным кажется Бивой.

Добрыня оглянулся в окно, откуда через двор была видна калитка, подле которой на завалинке сидел пригорюнившийся сын Голицы. Здоровенный парень, он сейчас выглядел таким унылым, что и его вислые усы казались поникшими в печали по своей родительнице.

– Вон как убивается, – покачал головой воевода. – А я ведь знаю, что парень этот дерзкий, самоуверенный и не раз в кулачных боях себя проявлял. Дольма даже подумывал его к себе в охранники пристроить, поднять в доме по положению. Нравился ему Бивой. Нравился и сам по себе, и тем, что интересовался новой верой. И вдруг этот силач заартачился и не пожелал идти на обряд крещения в тот день. Странным мне это кажется. Словно бы Бивой не хотел быть на месте убийства и тем самым рассчитывал от себя все подозрения отвести. А ведь ты говорил, что дружен он был с Жуягой плешивым.

– Да, они приятельствовали. Однако какой резон Бивою избавляться от Дольмы? Тот его возвышал, добрым хозяином был. Уж не надеялся ли Бивой, имея толику крови Колояровичей, наследство получить? Смешно и наивно. Он хоть и простой парень, но тут должен был понять, что есть еще два брата Дольмы, да и жена. Которая к тому же оказалась в тягости.

– Бивой, возможно, и прост, как ты говоришь, а вот матушка его новопреставленная, оказывается, имела свои виды на вдовицу Мирину. Ну, если взять в расчет то, о чем поведала отравительница Загорка.

– А вот насчет Голицы ты правильно приметил, воевода, – даже подмигнул княжьему дядьке волхв. – Эта кухарка что-то знала о тайне госпожи. Она к ней близка была с первых дней, как Мирину от древлян привезли. Видать, та ей и доверилась, когда поняла, что надо завести ребенка. Голица наверняка помогала, хотя позже эта хитрая баба решила выгоду свою поиметь и стала давить на хозяйку. А как поняла, что саму ее отравили, то решила, что это Мирина задумала от нее отделаться. Поэтому на нее и указывала перед смертью. Но все это не касается убийства самого купца Дольмы. Ибо я просто не представляю, что какая-то кухарка могла уговорить плешивого Жуягу пойти на такой риск, как смертоубийство господина. Не пошел бы он на это из-за Голицы и даже ради своего приятеля Бивоя, что бы ему те ни пообещали. Да и сама идея Голицы со сватовством только в ее глупой голове могла родиться. Какая бы слава разнеслась о вдове известного всему Киеву Дольмы, если бы его вдовица сошлась с бывшим холопом? Так что это были пустые надежды хитрой, но недалекой кухарки. Да и родня Мирины, братья ее мужа вряд ли бы такое позволили. Радко, так тот скорее бы пришиб Бивоя, если бы он на его ладу стал рот разевать.

– Тебя послушать, Озар, так никому смерть Дольмы не была нужна. И все же убили его. Да еще при всем честном народе. И если бы не поступок цесаревны Анны, если бы не отвлекла она людей, могло бы и столпотворение в тот день на Почайне произойти. Люди и тогда всякое поговаривали. Да и теперь болтают невесть что. И вот тебе мое слово, ведун: упаси Господь, если в усадьбе еще кто-то умрет лихой смертью. С тебя первого спрошу. И уже не помилую ни тебя, ни твоих волхвов!

Озар молчал. Смотрел на Добрыню потемневшими глазами.

– Тогда укажи, кто тебе нужен как убийца. Того и выставлю. Мне это легко. Докажу что угодно. Ибо любой тут может быть головником. Говорю же – гнездо змеиное.

Добрыня, погрузившись в размышления, вновь собрал волосы и перетянул ремешком. Вот выберет он сейчас того же Бивоя – и все, считай, дело сделано. И кто докажет, что Голица была так уж глупа, надеясь на брак сына с овдовевшей Мириной? Да и кто за Бивоя, челядинца простого, заступится? Воевода уже открыл было рот, чтобы высказать свой замысел, но тут его взгляд внезапно упал на икону в углу, украшенную рушниками, с горевшей лампадкой, которая высвечивала строгий лик Христа. Суровые очи, серьезный взгляд, строгий лик. Добрыня смотрел на него, и постепенно что-то менялось в его лице. Молчал долго. Озар ждал.

Тут в истобку вошла Яра. Поклонилась от порога.

– Не обессудьте, что потревожила, но не откажется ли достойный воевода Добрыня с нами потрапезничать? Пока суть да дело, мы с девками пироги напекли, каша готова, репа испеклась. И пиво как раз настоялось – славное, густое.

Добрыня какое-то время смотрел на нее – прямую, величавую, будто боярыня, спокойную. Потом повернулся к Озару и подмигнул:

– Видал, какова? Тут хоть небо пусть рухнет, а у нее все