Когда отцу исполнилось семьдесят лет, я был уже известным пилотом — членом Международного клуба высшего пилотажа. На юбилей я приготовил ему подарок: посадил в свой самолет, поднял в воздух и продемонстрировал разные петли, виражи, вращения и перевороты. Каждый следующий прием был сложнее предыдущего, один маневр переходил в другой, и все это сливалось в один высокооктаново-бензиновый балет, исполняемый в воздухе для моего отца.

Для тех, кто ходит по земле, самолет — это шумный, выбрасывающий едкий дым летательный аппарат. Для пилота это чаще всего абсолютно беззвучная машина, что-то вроде парусной лодки (если, конечно, авиатор не услышит в работе мотора нехороший звук, что немедленно привлечет его внимание). Я заставлял самолет падать, подниматься, переворачиваться, достигать ускорения свободного падения четырехкратной или пятикратной силы, выполнял полет по глиссаде по десять раз подряд; я то устремлялся в синее небо, то падал к зеленым лугам, обдуваемый всеми ветрами и переполненный чувством радости. Пока я исполнял всю эту акробатику, отец сидел на пассажирском месте за креслом пилота. Я перестал понимать, что управляю самолетом, — я сам стал самолетом. Я чувствовал, словно мои нервные окончания доходят до самых кончиков крыльев.

Мой брат Майкл, который когда-то учился у отца, а потом стал терапевтом, выказывал сомнения по поводу моего мероприятия. Он боялся, как эти перегрузки скажутся на здоровье отца в его преклонном возрасте. Я приземлился, отец вышел из кабины и сказал: «Ты действительно хороший пилот». А он не привык рассыпаться в похвалах. Наверное, это был один из самых важных и счастливых моментов в моей жизни. Я понял, что достоин этого. Я заслужил небо.

Многие из тех, кто узнаёт, что мой отец чудесным образом выжил после авиакатастрофы, в первую очередь думают о падении самолета с огромной высоты или о том, как стоящий на обломках боевой машины немецкий крестьянин направил пистолет на отца, нажал на курок, и пистолет дал осечку. Это впечатляющие, но всего лишь отдельные эпизоды длинной истории его выживания.

Чтобы выжить, нужна удача — в этом нет никаких сомнений. Однако удача — это накопление частностей и обстоятельств в течение всей жизни. Однажды я приехал в национальный парк Глейшер, чтобы написать о крупнейшей в стране операции по очистке снега. Широкий поворот двухполосной «Дороги, ведущей к солнцу» рядом с высшей точкой автострады может заносить снегом глубиной до тридцати метров. В этих местах часто сходят лавины, которые уносят жизни людей и разбивают машины и оборудование. В теплое время года случаются камнепады, причем падающие камни могут достигать размеров автомобиля. Я сидел вместе с дорожными рабочими, а их начальник рассказал историю о том, что в прошлом году в день открытия дороги камень весом тридцать тонн упал на машину и убил сидевшего на водительском месте японского туриста, но не его жену, сидевшую в пассажирском кресле. Я подумал: «Надо же! Всю жизнь тот японец ездил по дорогам, и угораздило же его оказаться в этом месте в тот самый момент, когда упал этот огромный камень!» Жена туриста выжила. В момент падения камня ее выживание не закончилось, а только началось. Она должна была пережить эту трагедию и продолжать жить дальше. Это похоже на судьбу моего отца. Из истории о падении с огромной высоты самым важным уроком выживания оказался не факт везения, что он не погиб вместе с остальными членами экипажа. Главное — у него нашлись силы прожить еще шестьдесят лет после гибели любимого брата и всего экипажа его боевой машины, после многочисленных переломов и лагеря для военнопленных. Отцу было тогда двадцать три года, и он должен был создать стратегию, которая помогла бы ему пережить все то, что ждало его в будущем. Я видел его старых боевых товарищей-авиаторов, которые сдались и превратились в развалины, в ходячие привидения. Поэтому я с полным основанием утверждаю: если осечка пистолета и была счастливым случаем, то все случившееся после не имело к удаче никакого отношения.

Отец лежал среди обломков самолета и с интересом наблюдал, как человек, только что хотевший его убить, пытается разобраться со спусковым механизмом. Отец рассмеялся, что привело немца в неистовство, и он с бешенством начал выплевывать проклятия и ругательства. Отец довольно хорошо понимал по-немецки и подумал, что происходящее словно взято из голливудского фильма. Все напоминало фарс, вышедший из-под пера сумасшедшего сценариста: упасть без парашюта с высоты более восьми тысячи метров — и уцелеть лишь ради того, чтобы угодить в лапы злобного крестьянина с пистолетом. Над такой сценой можно долго смеяться. Этот эпизод стал началом, а не концом спасения отца. А смех будем считать краеугольным камнем всего процесса выживания.

Вскоре у места падения самолета появился немецкий офицер, который сообщил, что американский летчик теперь является военнопленным рейха. Между двумя немцами возник спор. Были произнесены неприятные слова. Крестьянин утверждал, что американца надо застрелить за то, что он их бомбил. Кроме прочего, долго он не протянет. Достаточно посмотреть на то, что у него нет носа, отовсюду кровотечение и все кости переломаны. И совершенно очевидно, у него уже неладно с рассудком. Посмотрите, он смеется!

Пока крестьянин и офицер спорили о судьбе летчика, из своего дома на окраине города Нойса (сейчас это уже пригород Дюссельдорфа) появилась госпожа Пайффер. Обломки передней части самолета упали на железнодорожные пути, которые граничили с ее землей, и она не была в восторге от происшедшего. (Задняя часть самолета вместе с трупами некоторых членов экипажа, один из которых потерял где-то в воздухе ноги, упала в километре от места падения передней части.) Фрау Пайффер наблюдала за всем происходящим из окна своего дома. В последнее время она перестала ходить в бомбоубежище во время бомбежек. Немецкие солдаты оказались практически подростками, и Пайффер, воспользовавшись авторитетом своего возраста, приказала им оказать первую медицинскую помощь сбитому летчику.

Отец пришел в себя. Он лежал на снегу рядом с мертвыми членами всего экипажа. «Я то терял сознание, то снова приходил в него, — рассказывал он мне. — Я был безумно счастлив. Может быть, причиной тому были мои ранения. Может быть, кто-то дал мне морфий. Не знаю. Но я не ощущал боли и был счастлив от того, что жив».

Слева от отца лежал полковник Хантер, его начальник и второй пилот во время последнего вылета. Как капитан боевой машины отец нес ответственность за безопасность своего экипажа. Теперь лежащий на свежевыпавшем снегу полковник был мертв. Лейтенант чувствовал себя виноватым за то, что все погибли, а он выжил.

Но он не успел глубоко погрузиться в свои противоречивые чувства, так как его начало рвать кровью. Отец решил, что у него повреждены внутренние органы. Мгновенно радость сменилась чувством ужаса от того, что он неизбежно умрет. Пережить все это и умереть здесь, на снегу?! Отец начал плакать, и к нему подошел немецкий солдат, совсем мальчишка. Немец наклонился и поставил на место отрезанный нос американского лейтенанта. Нос, державшийся на лоскуте кожи, отрезал кусок стекла или металла. Тогда отец понял, что, лежа на спине, он глотал вытекающую из свежей раны кровь, от которой его рвало. «Я буду жить!» — и он снова чувствовал себя на седьмом небе от счастья. После этого отец опять потерял сознание. Фрау Пайффер приказала солдатам перенести американского лейтенанта в ее дом. Когда отец снова пришел в сознание, он лежал около горящего камина. Хозяйка дала ему чая и сигарету. Так как обе руки и ноги, а также многие ребра были сломаны, женщине пришлось держать для него и чашку, и сигарету. Отец подумал: «А жизнь в плену не такая уж и плохая. Интересно, в каждом лагере для военнопленных есть камин и угощают чаем с сигаретой?»