друга обмануть, перехитрить и где все в конечном счете базируется на принципе: не ты обманешь, так тебя обманут.

Материнское воспитание не прошло бесследно для понятливого и бойкого мальчугана, хотя он немало натерпелся от этой науки. Во времена преследования за спекуляцию мать покинула его и даже на несколько лет как бы умерла для него, сдав его в детский дом, — швырнула с умыслом, предусмотрительно переменив его фамилию на другую, ничем не запятнанную и благозвучную — Лебедь. Нагоревался и натерпелся он в этом холодном, неприветливом сиротском доме, но потом, когда подрос, был благодарен матери за такую науку. Из детского дома ему без трудностей открылись двери в рабфак, а оттуда и в вуз.

По окончании института Лебедь должен был ехать на Урал. Уральский завод, куда его направляли, хотя и был далеко не первоклассным, да к тому же и отдаленным от центра, зато там его ждала широкая дорога, по которой он мог уверенно идти в новую жизнь. Еще на третьем курсе Лебедь предусмотрительно соединил свое сердце с сердцем дочери директора этого завода, которая училась вместе с ним. Соединил довольно прочно. Мать невесты, растроганная счастьем дочери, в каждом письме уже называла его «своим», «родным», тайком от мужа посылала дочке посылки и денежные переводы из расчета на двоих и с нетерпением ждала будущего зятя к себе. Она уже выделила в квартире комнату и убрала ее для молодых.

Предприимчивая мать Лебедя, которая к тому времени уже «нашлась», сразу же одобрила выбор сына. Она не знала невесту, ей было безразлично, какова она, ее прежде всего интересовало, кто ее отец. Достаточно потрепанная суровыми житейскими ветрами, она хорошо понимала силу влиятельных связей и поэтому настойчиво советовала сыну ехать на Урал.

Однако сын не послушался. В то время, когда на Урале его уже считали зятем, перед ним внезапно раскрылась более заманчивая перспектива на берегу Днепра.

Уже с самого начала своей деятельности на заводе, еще до того как он породнился с Шафоростом, Лебедь успел завоевать расположение Стороженка. Впрочем, это было не так уж трудно: инженер, вышедший из беспризорных, представлял собой в глазах Стороженка образец классовой чистоты. Стороженковская осведомленность в заводских кадрах помогла Лебедю быстро сориентироваться в расстановке влиятельных лиц, узнать прав и характер каждого, выявить людей с изобретательским даром, войти к ним в доверие, стать сначала консультантом, а впоследствии и соавтором многих изобретений.

О таких одаренных людях, как Павло Ходак, не умевших, однако, разбираться в чертежах, Лебедь проявлял особую заботу. Подход к ним у него не был шаблонным: с одним он рюмкой чокнется, с другим — пульку распишет, а к сердцу Павла Ходака, равнодушного и к рюмке и к картам, он нашел дорогу через Сережу. Никого Ходак не любил так, как своего шустрого малыша, и ничто не причиняло ему столько хлопот и тревоги, как бесшабашность и непослушание полубеспризорного сына. Лебедь сумел подружиться с мальчуганом, завоевать его доверие, уговорил его остаться дома, заинтересовал игрушками, даже книжками. Растроганный отец настолько поверил Лебедю, что делился с ним самыми сокровенными творческими замыслами.

И как это ни странно, но именно благодаря соавторству Лебедя Ходак впервые получил премию за свое изобретение.

Держась со всеми просто, без зазнайства и высокомерия, Лебедь быстро очаровал таких увлекающихся людей, как Страшко. Они восторгались им, восхваляли его и, когда было нужно, сами, без нажима и просьб с его стороны становились на его защиту.

Когда кто-то из недругов Лебедя попытался было усомниться в его изобретательском даровании, в местной газете сразу же появилась статья о новом рационализаторском предложении, которое он предусмотрительно придерживал и не разглашал до поры до времени. А когда была сделана попытка дискредитировать его по общественной линии за то, что он избегал обычных заводских совещаний или заседаний, появляясь, как правило, лишь на торжественных церемониях, где щелкали фотоаппараты, снимала кинохроника, его и тут выручили друзья из редакции.

Так случилось и в первые дни войны. Кто-то на собрании двусмысленно отозвался о его патриотизме. На второй же день в газете (и уже не в заводской, а областной) появилось имя Лебедя: он первым вносил крупную сумму из своих сбережений в фонд обороны, причем не просто вносил, а призывал критиковавших его лиц последовать этому патриотическому примеру. Те, конечно, не имели возможности внести такую же сумму, чтобы должным образом ответить на его призыв, и престиж Лебедя в глазах общественности поднялся еще выше.

Своей женитьбой на Ларисе он окончательно покорил ее заботливого брата Шафороста. Обрадованный счастьем сестры, Шафорост не замечал у Лебедя никаких недостатков, без меры хвалил его за малейшие удачи и решительно, всем споим авторитетом отводил от него всяческие нападки и неприятности. Постепенно Лебедь так глубоко вошел в доверие к Шафоросту, что тот без его совета не производил никаких серьезных перемещений среди своих подчиненных. Больше того, он даже на недавних своих друзей стал глядеть глазами своего советчика — Лебедя.

Но Лебедю недостаточно было завоевать симпатии только своего родственника Шафороста, он стремился заслужить доверие и других влиятельных на заводе лиц. Главный инженер Додик, к которому Лебедь, зная его слабость к «дару природы», заходил будто невзначай с какой-нибудь симпатичной женщиной, стал тоже без меры расхваливать Лебедя.

Даже такой стреляный воробей, как Морозов, постепенно начал проникаться симпатией к инициативному и смышленому инженеру.

А Лебедь тем временем уже вынашивал заманчивые планы своего будущего. При всяком удобном случае он заводил разговор с Шафоростом о недостатках в руководстве заводом. Сначала намекал, предостерегал, а потом уже с возмущением доказывал Шафоросту, что того, мол, явно недооценивают, тормозят его продвижение, опасаясь конкуренции, в то время как он, Шафорост, уже давно созрел занять кресло главного инженера вместо этого бабника Додика. Да и директорский пост на таком заводе пора уже занять более солидному инженеру. Страна, мол, уже не та, что была десять лет назад. «Кадры выросли, есть кем заменить, есть!» — доказывал Лебедь, мечтая, конечно, о том, чтобы и самому вслед за Шафоростом пробиться в руководство.

Лишь одного человека не мог привлечь на свою сторону Лебедь — это Марка Ивановича. Авторитет обер-мастера в коллективе был велик. Слово его, особенно на партийных собраниях, нередко весило больше, нежели мнение Шафороста, а то и Морозова. Заручиться расположением такого человека Лебедь считал чрезвычайно важным. Но как он ни старался, с какой стороны ни подходил — то на собраниях хвалил его принципиальность, то на выборах первым называл его кандидатуру, делая вид, что не сердится за его отрицательное отношение к ОТК, даже в