и это из уст Райана! Кто угодно мог бы сказать ему об его физических недостатках, но только не Райан. Ведь он чувствовал себя таким избранным, таким целостным, таким красивым в его глазах!

Это была опасная тема, он знал, что преображается рядом со своей скульптурой, вбирая всю её безупречность мрамора, но это было скорее преображение образное, но оно влияло, в том числе и на материальную сторону. Он сиял, он молодел, он излучал красоту, достойную высочайшего искусства, когда слияние было полным. Они уже несколько лет жили в благословении скульптуры, сколько ещё лет они могут откладывать кульминационный момент слияния? И что, собственно говоря, после него произойдёт? Но ему не стоило думать об этом в рамках материальной жизни, когда этот момент настанет, им покорится вся физическая жизнь, время прекратит существовать, и Райан считал, что тогда они и заморозят навеки его красоту. И его телесная красота мутирует во что-то новое, во что-то более высокое, в этом он не сомневался. Но это будет гармоничное продолжение, возможно, даже постепенное и плавное, ведь он уже даже сейчас ощущал, что процесс был запущен. Главное было не поддаваться сомнениям и не прекращать этот путь, сомнения всегда приводили к разрушению.

И всё же, и всё же, страх старения усилился у него после того разговора на работе, и набирал чудовищные обороты после того, как они договорились, что он будет чаще оставаться в галерее Райана. Он снова с истеричным остервенением начал скупать чудо средства, предотвращающие старение, несколько раз в неделю ходил к косметологу и в салоны красоты, и даже задумался об уколах красоты. Но это было уже некой крайностью, да и он знал, что его черты слегка изменятся, а ведь Райан его считал идеальным именно сейчас. Но он взрослел, или уже правильнее было говорить, старел, и ничто не могло остановить этот физический процесс, и это у него вызывало чувство безнадёжного отчаяния. Кому нужно было продавать душу, в каких уголках ада искать собственный портрет Дориана Грея, в каком райском саду воровать яблоки Идунн? Он всегда имел склонность к комплексам и подгонял себя под рамки идеального тела, индустрия моды была беспощадна к тем, кто таковые не имел, но всё же он знал, что смог бы пережить принятие старения организма, которое отражалось на внешнем виде, если бы и Райан это принял.

Райан сам старел, он, может, и не выглядел на свои 60, но, тем не менее, в нём уже включился такой путь к разложению, что Райан был ближе к смерти, чем к жизни. Почему Райан не относился так к собственной красоте, почему не хотел заморозить собственную молодость? Или Райану уже было поздно отыскивать этот источник и испивать из него прохладные воды очищения от гниения? У Джулиана была идеальная внешность по мнению Райана, но вплоть до того момента, как организм прекратил развиваться и включил в себе медленный обратный процесс, плавно ведущий к смерти. Разве многим дана идеальная внешность в этой жизни? Ему была дана, и он не имел права не воспользоваться тем, что предлагала ему его скульптура, они оба это понимали. Он изначально был избранным, Райан заставил его в это поверить. И то, что Жан Ланже свёл их так быстро в этом экстатическом поиске, сделав его своей моделью, это было не просто так, судьба вмешалась и направила их на тот поворот, который и вёл их к лучшему пути, к их высочайшему развитию.

Он знал, что ему надо больше отдыхать, чтобы выглядеть лучше, меньше нервничать, не переносить болезни на ногах, не переутомляться, не пропускать спорт и не питаться всякой гадостью. Он максимально сейчас контролировал свои занятия спортом, диету и строго следил за тем, чтобы потреблять минимально лекарств. Он постепенно отказывался от наркотиков, они быстрее истощали организм, ломали иммунитет, а также преждевременно старили. Бывали дни, когда он просто бы ломался, если бы не таблетки, но всё же он не позволял себе теперь просто оторваться в клубе или на элитной вечеринке, хорошенько перед этим бахнув чего-нибудь весёленького.

Иногда внутренний голос шептал ему притормозить, остановиться на миг, скинуть с себя лишний груз, избавиться от ненужной ответственности, но другой голос конфликтовал с ним, говоря, что если он прекратит это движение, то его цели, одна за другой, будут распадаться, как кусочки мозаики. Он не мог жить без вечного движения, без этой материальной нормальности с дедлайнами, поисками лучших вариантов и целым вагоном ответственностей. Развитие было смыслом его жизни, всё шло всегда к тому, чтобы шагнуть ещё на одну ступень вверх, в этом и был секрет его жизненной искры, за которую так цеплялась его мраморная скульптура. Именно это делало её такой живой в галерее Райана, и в обмен она ему отдавала каплю своей застывшей красоты. Может быть, он и был чересчур хаотичным и буйным, слишком мечущимся в крайностях, слишком эмоционально разбросанным и чересчур глубоко утопающим в собственных страстях. Но именно этого и недоставало Джулиану из мрамора, они были созданы друг для друга, их слияние воистину способно было сотворить чудеса. И когда он думал о том, как они могут быть друг другу полезными, все страхи старения испарялись, потому что он уже находился на финальной стадии своего преображения, осталось только отбросить страхи и завершить этот последний этап, приняв в себя образную гармонию, которой подвластны и жизнь и смерть.

32

После того, как Джулиан начал часто оставаться в его галерее (и ему было неважно, как он там своему Майклу объяснял свои отлучки, особенно на ночь), Райану стало спокойнее, энергия Джулиана подпитывала мраморную скульптуру, идеализируя его мир. Это хорошо влияло на всех, Джулиан выглядел не по-земному хорошо, он преображался и сиял не только жизненной энергией, но и этой сдержанной красотой, которая была присуща только истинным произведениям искусства, но никак не живым и стареющим телам. Наконец-то, у Джулиана снова сглаживалась его суетливая хаотичность, такая разрушительная для полноценного образа истинной красоты, неугомонный нрав Джулиана могло выровнять только что-то неживое, пропитанное насквозь смертью. Джулиан даже представить не мог, насколько образная смерть ему к лицу! И теперь Джулиану хватало времени зарядиться той недостающей частью своего упорядоченного существования, и безупречный мрамор оживал под его ритуальными медитациями, и вместе они порождали настоящее творчество, достойное создания мира. И он был единственным свидетелем этого преображения, оно происходило исключительно для него одного, и эмоции его били через край, как будто ему было