Князь Варшавский не принимал участия в политическом совещании по вопросу австрийского ультиматума. Состояние его здоровья с осени 1855 г. внушало серьезные опасения. Врачи обнаружили у главнокомандующего рак желудка. 20 января 1856 г. князь Варшавский скончался.

Невозможно утверждать наверняка, какую точку зрения поддержал бы Паскевич, если бы Александр II попросил его высказаться. Положение России, в случае отказа принять ультиматум, не выглядело безнадежным. Ресурсы для продолжения борьбы еще имелись. Угроза присоединения Австрии к союзникам, бесспорно, существовала, но готовность австрийской армии к боевым действиям была низкой. В феврале 1856 г. 4-я армия генерала Шлика в Галиции насчитывала 45 батальонов, 12 отдельных рот, 36 эскадронов и 224 орудия общей численностью 43 687 чел. и 7 598 лошадей. Австрийские войска в Придунайских княжествах состояли из 25 батальонов, 4 отдельных рот и 32 эскадронов. Они имели в своем составе 41 344 чел., 8 512 лошадей и 96 полевых орудий[744]. К 1 июля 1856 г. общая численность австрийской армии сократилась до 355425 чел. и 65 942 лошадей[745], таким образом, она стала лишь половиной той силы, что стояла на русских границах в конце 1854 г.

Тем не менее участники совещания и Александр II сделали свой выбор и признали поражение.

К концу 1855 г. неудача России в борьбе за нейтральные страны стала очевидной[746]. Возможное расширение враждебной коалиции означало противостояние с непредсказуемыми для России последствиями. На то, что при неблагоприятном стечении обстоятельств коалиция против России может охватить все европейские державы, зимой 1856 г. указывал канцлер К. Ф. Нессельроде в инструкциях для А. Ф. Орлова в преддверии Парижского конгресса[747].

На декабрьском совещании Нессельроде зачитал вслух текст договора Швеции с союзниками[748]. Этот оборонительный союз Швеция заключила с Англией и Францией 21 ноября 1855 г. Он был несовместим с нейтралитетом, объявленным Стокгольмом в 1853 г. Русская дипломатия не сомневалась, что данное соглашение содержало секретные статьи о возвращении шведам Финляндии[749].

Пруссия также настойчиво советовала Петербургу принять ультиматум. Она не желала полного поражения России, но еще менее, по мнению Э. Даниэльса, Берлин хотел быть втянутым в войну против Франции и Австрии. С точки зрения германского историка, Пруссия не могла выиграть такую войну «без призыва демократических сил», что едва ли было приемлемо для королевского двора[750]. По всей видимости, Даниэльс сильно переоценивал вероятность открытого выступления Пруссии на стороне России против Австрии и коалиции морских держав. Сохранявшееся соперничество двух крупнейших германских государств вынуждало Пруссию противодействовать австрийской политике, но Берлин отчетливо понимал, что лишь в состоянии нейтралитета

Пруссия могла иметь во время войны политическое значение для обеих воюющих сторон[751]. Осенью 1855 г. Паскевич также отмечал огромное значение прусского нейтралитета для русской стратегии[752].

Князь Варшавский был ближайшим сподвижником Николая I, но ретроспективно он готов был поставить под сомнение целесообразность ряда аспектов внешней политики императора в предвоенные годы. Решающим фактором, благодаря которому Восточная война не продолжилась для России по наиболее опасному сценарию, главнокомандующий справедливо считал прусский нейтралитет.

В том же неотправленном письме М. Д. Горчакову Паскевич с ясно читающимся в подтексте укором в адрес покойного самодержца указал, что «не геройская оборона Севастополя остановила австрийцев, а благородная твердость короля прусского, великодушно забывшего все наши непростительные насмешки и даже дерзости, которые столь безрассудно ему делали в 1848 году и последующих годах»[753].

К сожалению, в этих признаниях имелась изрядная доля самооправдания и лукавства, возможно, извинительная, если принять во внимание тяжелое физическое состояние умиравшего военачальника. Кому, как не Паскевичу, было знать, что в дни чреватого общеевропейской войной кризиса 1848–1850 гг. внешняя политика России руководствовалась чем угодно, но только не «безрассудством». Именно князь Варшавский 17 декабря 1849 г. в письме Николаю I признавал желательным для государственных интересов России взаимное истощение германских держав, в том случае, если их конфликт всё же перерастет в войну.

На первом совещании в Зимнем дворце по вопросу о принятии австрийского ультиматума 20 декабря 1855 г. (1 января 1856 г.) присутствовали канцлер К. В. Нессельроде, бывший главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом генерал-адъютант светлейший князь М. С. Воронцов, министр государственных имуществ граф П. Д. Киселёв, шеф жандармов и главный начальник III Отделения собственной императорской канцелярии граф А. Ф. Орлов и президент Академии наук граф Д. Н. Блудов. Навторое совещание 3(15) января 1856 г. были дополнительно приглашены управляющий Морским министерством великий князь Константин Николаевич, опытный дипломат, член Государственного совета барон П. К. Мейендорф и военный министр князь В. А. Долгоруков. В ходе обоих совещаний все участники, за исключением Д. Н. Блудова, высказались за прекращение войны[754]. Военный министр зачитал записку своего помощника генерал-майора Д.А. Милютина, содержавшую данные о тяжелом, хотя и не безнадежном, истощении материальных ресурсов России. Милютин приходил к выводу, что в будущем «после нескольких неудачных кампаний условия мира будут еще тягостнее для нас; в таком случае и все пожертвования будут только напрасным истощением последних сил России»[755]. По мнению британского историка К. Понтинга, подтекст записки Милютина свидетельствовал о том, что и ее автор очень хорошо чувствовал, к какому решению в действительности склоняется большинство участников совещания[756].