– Как странно, что к Тиру возвращаются именно такие воспоминания! – пробормотала Гизела.

– В этом как раз нет ничего странного, – возразила Руна. – Это очень похоже на того Тира, которого я знаю. Он постоянно рассказывал истории о богах и великанах, и меня не удивляет, что ему нравится эта злобная ведьма. К тому же Тир любит поболтать. Но еще больше он любит пытать и убивать.

Повернувшись, Руна пошла прочь.

На следующий день Гизела колебалась, нести еду Тиру или нет, но все же решила не отступать. На этот раз она застала больного на ногах – он опирался локтями на камень, задумчиво подперев подбородок ладонями. Не успела Гизела спросить его, не вспомнил ли он что-нибудь еще, как Тир принялся рассказывать ей о том, что, мол, у него есть брат, очень сильный воин. Его нельзя сразить ни мечом, ни стрелой, и только на груди у него есть крошечный участок плоти, куда может войти сталь. Гизела удивленно выслушала его рассказ, но позже Руна объяснила ей, что этот воин – не брат Тира, а Бйорн, герой детской сказки, сын феи и возлюбленный Альвхильды, легендарной принцессы Альвхейма и покровительницы викингов.

То, что Тир вспоминает не свою жизнь, а предания, все-таки пробудило в Руне любопытство. На третий день, подойдя к больному, она услышала историю о собаке, которая была у Тира в детстве. Этот пес был настолько диким, что его можно было укротить лишь силой, и становился очень опасным, если силы было недостаточно.

Тир осторожно провел кончиками пальцев по лицу:

– Может быть, это от него у меня остались шрамы? Гизела вопросительно посмотрела на Руну, и та покачала головой.

– Я думаю, он говорит не о своей собаке, а о волке Фенрире, – объяснила она. – Фенрир – сын Одина, он отличался такой свирепостью, что его пришлось заковать в цепи. Вначале волку удавалось порвать все оковы, но затем гномы свили волшебную веревку, сумевшую удержать Фенрира. Когда они попытались поймать чудовище, волк притворился добрым. Он надеялся разжалобить гномов. Но те не поддались на его обман и связали Фенрира. – Девушка недовольно уставилась на Тира. – Может, нам его тоже связать?

Но, конечно же, связывать Тира они не стали. По дороге домой Руна напряженно думала.

– Интересно, какую историю вспомнила бы я, если бы не знала, кто я такая, – пробормотала она.

Эта мысль вызывала у нее живой интерес, да и у Гизелы тоже. Правда, принцессу этот вопрос волновал по другой причине. Не важно, какая история из детства всплывет В твоей душе. Важно, легче ли тебе будет жить, не зная, кто ты. Или нет?

– Эти гномы создали не только оковы для Фенрира, но и оружие для всех богов, – говорила тем временем северянка. – Но эта веревка – нечто особенное. Она сделана из мяуканья кошки, женского волоса, корня горы, мышцы медведя, дыхания рыбы и птичьей слюны.

Ее черты разгладились, глаза заблестели, на губах заиграла улыбка. Может быть, Руна вспоминала бабушку, а может, ее радость свидетельствовала о том, что они не зря спасли Тира.

На следующий день прошел сильный дождь. Отлившейся с неба воды все льдинки на воде растаяли, но воздух, казалось, стал холоднее.

– Позволь ему переночевать в одном из сараев, – поразмыслив, попросила Гизела.

Руна посмотрела на подругу скептически. Из-за дождя она сегодня осталась дома.

– Это опасно, – заявила она. – Вдруг завтра Тир вспомнит не только истории из своего детства. И ни в коем случае не оставайся с ним наедине!

– Я не собираюсь оставаться с ним наедине. Я просто хочу, чтобы он переночевал в сарае.

Дождь барабанил по крыше.

Руна, помедлив, согласилась, недовольно кивнув.

– Как знаешь. Но он только ночью будет оставаться в сарае. Днем пускай убирается на берег!

Так и произошло.

Гизела видела, что Руна боится Тира, и сама испытывала перед ним страх. Но этот страх побеждали желание быть доброй и мысли о том, что же останется от нее, если она все забудет.

Однажды Гизела, похоже, нашла ответ на этот вопрос. Теперь, когда весна уже почти победила зиму, теперь, когда в Тире не осталось былой злобы, теперь, когда Руна мастерила свой корабль… теперь Гизела вновь смогла запеть. И тогда она поняла, что будет петь, даже если все ее воспоминания исчезнут. Девушка пела вечером за шитьем и днем, гуляя по берегу и глядя на то, как играет на волнах солнце. Обычно Гизела умолкала, подходя к Тиру, но однажды продолжила пение.

– Зачем ты это делаешь? – спросил он.

– Зачем я пою? – Гизела покраснела от смущения.

– Зачем ты даешь мне еду и одежду? Твоя подруга… ненавидит меня. А ты нет.

Гизела не была уверена в том, что ее душа полностью свободна от ненависти. Но то ли от пения, то ли от дуновения весны злость уходила из ее сердца и все страдания, причиненные Тиром, казались лишь забытым сном.

– Так надо, – уверенно ответила она. – «Любовь долготерпит, милосердствует… все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».[16] И мы должны быть такими же. Милосердными. Прощающими.

Тир помолчал, а потом попросил Гизелу спеть ему еще. Но девушка совсем смутилась. Так и не выполнив его просьбу, она поспешно удалилась.

Несмотря на «веру, надежду и любовь»,[17] Гизела предпочитала следовать совету Руны и не оставаться с Тиром наедине.

Получившееся сооружение не очень напоминало корабль, но казалось устойчивым. Руне не удалось придать ему нужную форму, но она заделала все щели между досками, поэтому вода не просочилась бы внутрь. Мачта была не очень высокой, но на нее можно было повестить шкуру вместо паруса.

Несомненно, этот корабль не был произведением искусства, но для выживания не нужна красота, и Руна гордилась им – настолько, что готова была его показать. Гизеле, конечно, а не Тиру. Чем больше проходило времени, тем легче было Руне поверить в то, что норманн и в самом деле ничего не помнит. Однако это нисколько не меняло того обстоятельства, что этот корабль принадлежит ей, ну, и Гизеле, но уж никак не ему.

Но похоже, Гизела готова была отказаться от своих прав на это судно. Она осторожно обошла деревянную постройку, словно достаточно было одного неосторожного движения, чтобы корабль разрушился. Очевидно, она не решалась говорить – ни одного слова не сорвалось с ее губ. Не ответила она и на улыбку Руны.

– Как мы сможем поплыть на этом корабле? – неуверенно спросила Гизела, давая понять, что не разделяет мечту Руны отправиться в Норвегию.

Северянка гордо вскинула подбородок:

– Пускай это будет моей заботой.

Гизела, сжав губы, опустила глаза. Когда она посмотрела на Руну вновь, в ее взгляде не было восторга, который рассчитывала увидеть северянка, только страх. Страх и немного упрямства.