Женщины в Древнем Риме, со всей очевидностью, были гораздо более независимыми, чем в классической Греции или на Ближнем Востоке, хотя по нынешним понятиям и свобода римлянок была существенно ограничена. Особенно заметна разница с классическими Афинами, где женщины из богатых семей должны были вести довольно замкнутый образ жизни, не на виду у сограждан, по большей части отдельно от мужчин и их социальной активности (у бедных, понятно, не было ни средств, ни места для такого разделения). Надо сказать, что для римлянок тоже существовали неудобные ограничения: император Август, к примеру, сослал их на задние ряды театров и цирков. Отделения для женщин в общественных банях обычно были намного теснее, чем для мужчин. Самые роскошные части дома были отданы под мужские занятия. Однако женщины не были невидимками для римского общества, а дома не были строго поделены на женскую и мужскую половины, с запретными зонами для представителей какого-то пола.

Женщины принимали участие в трапезе наравне с мужчинами, и это были не только работницы секс-индустрии, эскорта и театра, из которых традиционно состояло женское общество на пирах в древних Афинах. Одно из первых злодеяний Верреса было вызвано различиями в римской и греческой обеденной традиции. В 80-х гг. до н. э., когда он служил в Малой Азии, больше чем за десять лет до его сицилийской эпопеи, Веррес и кто-то из его подчиненных добились приглашения на обед к какому-то злосчастному греку. После изрядного количества выпитого они попросили хозяина позвать к ним свою дочь. Грек ответил, что приличные дамы не присутствуют на пиру мужчин. Римляне не вняли его словам и отправились на поиски девушки. Последовала потасовка, в которой был убит один из охранников Верреса, а сам хозяин был облит кипятком. Позже грека казнили за убийство. Цицерон подробно, сгущая краски, излагает эту историю, почти как новое изнасилование Лукреции. Это еще и рассказ об огромных различиях в представлениях о правильном поведении женщин в пределах одной империи: пьяным умом охватить эти правила уже не получалось.

Некоторые предписания закона, касавшегося брака и прав женщин, отражали эту относительную свободу. «На бумаге» действительно оставались некоторые жесткие положения. История о муже, насмерть избившем жену за глоток вина, была всего лишь ностальгическим мифом, однако закон и впрямь наделял мужа, по крайней мере формально, правом казнить жену, уличенную в прелюбодеянии. Однако не известно ни одного случая реального применения этого закона, а большая часть свидетельств указывает совсем на другое. Женщина не брала имя мужа и не попадала целиком под его господство. После смерти отца взрослая женщина могла самостоятельно владеть собственностью, покупать и продавать, наследовать или составлять завещание, освобождать рабов – у нее были такие права, о каких британская женщина не могла мечтать вплоть до 1870 г.

Единственным ограничением было назначение опекуна (tutor), который должен был одобрить любые решения и сделки женщины. Проявлял ли Цицерон высокомерие или женоненавистничество, или он просто пошутил, как великодушно считают некоторые, когда объяснял нужность этого правила женским неразумием, трудно точно сказать, однако его собственную жену, похоже, ничто не стесняло, когда она продавала дома для сбора средств в помощь Цицерону в изгнании, или когда она собирала деньги за аренду ее имений, – никакие опекуны нигде не упомянуты. В результате одной из реформ Августа в конце I в. до н. э. или в начале следующего века женщины, являвшиеся свободнорожденными гражданками и родившие трех детей, освобождались от необходимости иметь опекуна; вольноотпущенницы получали такое право, начиная с четвертого ребенка. Это был пример умного «радикального традиционализма»: он даровал новые свободы женщинам, добросовестно выполнившим свои традиционные обязанности.

Как ни странно, женщины пользовались значительно меньшей свободой при вступлении в брак. Прежде всего, у них не было выбора, выходить или не выходить замуж. По правилам, все свободнорожденные женщины должны были стать замужними. Не было тогда незамужних тетушек, и единственный способ остаться одинокой был вступить в особую группу, например присоединиться к весталкам, которые добровольно или вынужденно хранили девство. Да и в выборе мужа свободы было немного. У богатых и могущественных брак часто служил для скрепления политических, социальных или финансовых союзов. Однако наивно думать, что у дочери крестьянина, который решил заключить сделку с соседом, или у девушки-рабыни, которой хозяин дарует свободу, чтобы жениться на ней (не очень редкий случай), был более весомый голос в выборе супруга.

Брачные альянсы играли существенную роль в политике поздней Республики. В 82 г. до н. э., например, Сулла попытался обеспечить себе лояльность Помпея, отдав ему в жены свою падчерицу, несмотря на то что она была в тот момент замужем за другим и ждала от него ребенка. Выигрышную партию сыграть не удалось: бедная женщина вскоре умерла при родах. Двадцать лет спустя Помпей скрепил свои отношения с Цезарем в триумвирате, женившись на его дочери Юлии. Для Цицерона и его дочери Туллии ставки были не столь высоки, однако очевидно, что социальное продвижение семейства и укрепление нужных связей всегда были на уме у Цицерона, даже когда все складывалось не совсем по его плану.

Как подобрать мужа для Туллии – этот вопрос больше всего занимал Цицерона, когда он покидал Рим, отправляясь в 51 г. до н. э. в провинцию Киликию. Предстояло устроить ее третий брак после двух недолгих бездетных союзов, окончившихся в одном случае смертью мужа, а в другом – разводом. По письмам можно проследить ход переговоров с рядом более или менее подходящих кандидатов. Один претендент не питал серьезных намерений, у другого были хорошие манеры, о третьем будущий тесть скрепя сердце писал: «Опасаюсь, наша дочка не даст согласия», признавая тем самым за Туллией право иметь свое мнение на этот счет. Поскольку требовалось примерно три месяца, чтобы письмо дошло из Киликии до Рима и вернулся ответ, Цицерону было трудно контролировать процесс, и ему пришлось доверить окончательное решение Теренции и Туллии. Им не приглянулся никто из списка Цицерона, они выбрали Долабеллу, незадолго до этого разведшегося, тоже с безупречной родословной и, по сообщениям римских авторов, очаровательного негодяя, завзятого соблазнителя, хотя и очень невысокого роста. Макробий сохранил злую шутку Цицерона: «Кто привязал моего зятя к мечу?»[65]

Брак по расчету не обязательно был скучным и безрадостным союзом. Все рассказывали о том, как Помпей и Юлия были преданны друг другу, как Помпей страдал, когда жена умерла при родах в 54 г. до н. э., и как при жизни она поддерживала мир между свои отцом и мужем. Брак, иными словами, оказался вполне счастливым, хотя и был задуман по политическим причинам. Ранние сохранившиеся письма Цицерона к Теренции, на которой он женился, скорее всего, по расчету, содержат выражения преданности и любви: «Мой свет, моя желанная! Ведь к тебе все обычно прибегали за помощью и тебя, моя Теренция, теперь так терзают!»,[66] – писал из изгнания Цицерон в 58 г. до н. э.

В равной степени нередко встречались и брачные союзы, омраченные перебранками супругов, недовольством и разочарованием. Туллия вскоре осознала, что в Долабелле больше негодяйства, чем очарования, и в течение последующих трех лет пара жила раздельно. Но среди окружения Цицерона наиболее несчастным оказался брак его брата Квинта и Помпонии, сестры его друга Аттика. В своих письмах предсказуемо и, может быть, несправедливо Цицерон в основном сваливает вину на жену, но при этом передает удивительно современный характер их свар. Как-то Помпония жаловалась, что не чувствует себя дома хозяйкой, а Квинт на это резко отвечал: «И вот так каждый день». После двадцати пяти лет совместной жизни они развелись. Знаменитым стало высказывание Квинта: «Самое приятное – не делить с ней постель». Реакция Помпонии неизвестна.