В понедельник утром она первым делом зашла в Il Bastone, где набила себе карманы кладбищенской грязью и провела час, изучая всю информацию, которую смогла найти о глумах. Если «Книга и змей» – или кто-то еще, кто натравил на нее эту тварь, – захочет попытать удачи снова, сейчас самое время. Она психанула на публике; из-за академической неуспеваемости она была в шаге от вылета. Если она внезапно бросится в реку, с крыши здания или на дорогу, найдется множество настораживающих признаков, указывающих на ее неуравновешенность.

Не казалось ли вам, что она в депрессии? Она выглядела такой отчужденной. У нее было мало друзей. У нее возникли трудности с учебой. Все это правда. Изменилось ли бы что-то, будь она другой? Если бы она была завсегдатаем вечеринок, они бы сказали, что она заливала свою боль алкоголем. Если бы она была отличницей, они бы сказали, что ее перфекционизм съел ее заживо. Когда умирают девушки, оправдания найдутся всегда.

И все же, как ни странно, Алекс успокаивало то, как отличалась бы ее история сейчас от той, которая могла бы произойти год назад. Она могла по пьяни умереть от гипотермии или вломиться в государственную школу. Передознуться, попробовав что-то новое, или зайти слишком далеко. Или просто исчезнуть. Лишиться защиты Лена и пропасть в длинной долине Сан-Фернандо, среди рядов домишек, похожих на лепные мавзолеи на своих крошечных участках.

Но, если бы прямо сейчас она могла избежать смерти, было бы неплохо. Это вопрос принципа, как сказал бы Дарлингтон. Поборовшись с библиотекой несколько часов, она нашла два абзаца о том, как бороться с глумами, один на английском, а другой на иврите, который потребовал переводного камня и оказался скорее не о глумах, а о големах. Но, поскольку в обоих источниках советовали использовать наручные или карманные часы, совет казался надежным.

Хорошо заведите свои часы. Размеренное тикание часов смущает любое созданное, а не рожденное существо. Они слышат сердцебиение в обыкновенном часовом механизме и станут искать тело там, где его нет.

Защитой это было не назвать, но придется удовольствоваться отвлекающим маневром.

Дарлингтон носил часы с широким черным кожаным ремешком и перламутровым циферблатом. Алекс всегда считала, что он либо получил их в наследство, либо это был какой-то его каприз. Но, возможно, он носил их и по другой причине.

Алекс вошла в оружейную, где хранился горн Хирама; давно не использовавшаяся Золотая Чаша казалась почти скорбящей. Она нашла карманные часы в ящике, спутавшимися с коллекцией маятников для гипноза, завела их и сунула себе в карман. Но ей пришлось открыть немало ящиков, прежде чем она нашла завернутую в вату пудреницу с зеркалом, которую искала. Карточка в ящике объясняла происхождение зеркала: стекло было изготовлено в Китае, потом вставлено в пудреницу членами «Манускрипта» для до сих пор засекреченной операции времен Холодной войны, проводившейся ЦРУ. Как она перебралась с Лэнгли в особняк Леты на Оранж, карточка не поясняла. Зеркало было запачкано, и Алекс дохнула на него и начисто протерла своим свитером.

Вопреки случившемуся на выходных, она просидела на испанском без обычных туманностей и паники, провела два часа в Стерлинге, пробираясь через остаток заданного чтения к ее шекспировским занятиям, а потом пообедала, как обычно, съев две порции. Она чувствовала себя бодрой, сфокусированной, как под белладонной, но без страшного мандража. Подумать только, все благодаря покушению на ее жизнь и путешествию на границу ада. Знала бы она раньше.

В то утро Норс отирался во дворе Вандербильта, и она пробормотала, что освободится только после обеда. Разумеется, когда она вышла из столовой, он ее уже ждал, и они вместе пошли по Колледж на Проспект. Они почти дошли до катка Ингаллс, когда она осознала, что не видела ни одного Серого – нет, это было не совсем правдой. Она видела их за колоннами, скрывающимися в переулках. «Они его боятся», – поняла она. Она вспомнила, как он стоял в реке и улыбался. Существуют вещи похуже смерти, мисс Стерн.

Срезавшей путь к Мэнсфилду Алекс приходилось постоянно сверяться с телефоном. Она до сих пор не могла удержать в памяти карту Нью-Хейвена. Она знала главные артерии йельского кампуса, пути, по которым каждую неделю шла на лекции, но все остальное казалось ей неопределенным и бесформенным. Она направлялась в квартал, по которому когда-то ездила с Дарлингтоном на его видавшем виды мерседесе. Он показал ей старую фабрику «Winchester Repeating Arms», частично превращенную в модные лофты, линия шла прямо сквозь здание, где краска уступала место голому кирпичу – тот самый момент, когда у застройщика кончились деньги. Он указал ей на жалкую решетку Парка Науки – попытка Йеля привлечь инвестиции для развития медицинских технологий в девяностые.

«Похоже, это не сработало», – сказала тогда Алекс, отметив заколоченные окна и пустую парковку.

«По словам моего деда, этот город был обречен с самого начала», – Дарлингтон нажал на газ, словно Алекс стала свидетельницей позорной семейной перебранки за столом в День благодарения. Они проехали дешевые таунхаусы и многоквартирные дома, где в дни Винчестера жили рабочие, потом, дальше по склону холма Сайенс, дома, когда-то принадлежавшие бригадирам компании. Их дома были выстроены не из дерева, а из кирпича, лужайки были шире и разделены живыми изгородями. Еще дальше, выше по холму, добротные дома уступали место изящным особнякам, и наконец, словно развеивались чары, показался внушительный, лесистый, просторный Ботанический сад Марша.

Но сегодня Алекс подниматься на холм не собиралась. Она держалась на мелководье, среди ветхих таунхаусов, голых дворов, магазинов спиртных напитков по углам. Детектив Тернер говорил, что Тара жила на Вудланд, и, даже если бы у ее двери не дежурили полицейские в форме, Алекс без труда нашла бы жилище погибшей девушки.

На другой стороне к ограде своего двора прислонилась женщина, свесив руки через дыры в сетке, словно застыв в снятом в замедленной съемке нырке, глядя на уродливое многоквартирное здание так, словно оно вот-вот может заговорить. На тротуаре стояли, беседуя, два парня в спортивных костюмах, развернувшись к поросшей кустарником лужайке перед домом Тары, но держась на благоразумном расстоянии. Алекс их не осуждала. Неприятностям свойственно быть заразными.

«Большинство городов представляют собой палимпсесты», – как-то сказал ей Дарлингтон.

Когда она стала искать, что значит это слово, то сумела написать его правильно только с третьего раза. «Они перестраиваются снова и снова, пока ты не забываешь, что где было. Но у Нью-Хейвена свои шрамы. Широкие шоссе, ведущие не туда, безжизненные бизнес-парки, аллеи, простирающиеся в пустоту, не считая линий электропередач. Никто не осознает, сколько жизни между этими ранами, как много она может предложить. Это город, возведенный так, что тебе хочется уехать прочь».

Тара жила на краю одного из таких шрамов.

Алекс не надела свой бушлат, не собрала волосы. Здесь ей было просто слиться с людьми, и она не хотела привлекать внимание.

Она шла медленно, а потом остановилась поодаль, как будто кого-то ждала, посмотрела на свой телефон, перевела взгляд на Норса, задержавшись глазами достаточно долго, чтобы заметить досаду на его лице.