Когда по щеке потекла первая слеза, Нелл тяжело вздохнула и, подобрав подол, отправилась назад в спальню.

На следующее утро Нелл проснулась с ужасной головной болью, которая только усиливалась по мере того, как становилось светлее. Она велела принести завтрак к себе в комнату, потом немного поела без всякого аппетита. В коридоре пробили часы, объявляя начало дня.

Сильвия предложила составить ей компанию на прогулке, но мысль о вездесущих репортерах заставила Нелл отказаться от этой идеи. К тому же ей все время хотелось плакать, поэтому она предпочла остаться в одиночестве.

В конце концов она отправилась в библиотеку, чтобы как‑то отвлечься. Она ждала, что вот‑вот столкнется с Саймоном, но дом был пуст.

В библиотеке тоже никого не оказалось. В тусклом свете ненастного дня здесь пахло бумагой и старинными книжными переплетами. В полной тишине Нелл медленно пошла вдоль полок. Ей казалось, что окружавшие ее книги, полные мыслей давно умерших авторов, беззвучно молили о внимании к ним.

— Любая подойдет.

Нелл испуганно ахнула и обернулась. В самом дальнем углу в широком кресле сидел Саймон. Белый галстук ярко выделялся в сумеречном свете дня, придавая его очертаниям сходство с призраком.

У Нелл разом пересохло во рту, но она заставила себя ответить на его реплику:

— Я тебе помешала?

Он положил закладку в лежавшую у него на коленях книгу и взял бокал со столика рядом с креслом. Холодная точная расчетливость его движений заставила ее сердце биться сильнее.

— Моя собственная жена спрашивает, не помешала ли она мне? — пробормотал он. — Как интересно.

— Разве? А я думала, это вежливо.

Когда он говорил с таким безразличием, ей казалось, что она разговаривает с красивым холеным незнакомцем, который ей совершенно не нужен.

— Разумеется, вежливо. Все правильно, уверяю тебя. Мы аристократы — муж и жена, мы должны следить за тем, чтобы всегда вежливо разговаривать друг с другом.

В его голосе прозвучало что‑то большее, чем простая ирония. Нелл неожиданно решила вернуться в библиотеку позднее, когда Саймон уйдет.

Она уже повернулась, чтобы удалиться, но тут ее внимание привлекла лежавшая на большом столе книга. С первого взгляда было понятно, что это очень старая книга. Она провела пальцами по переплету — кожа была мягкой и потертой.

Нелл давно пришла к выводу, что все старые вещи делятся на две категории. Для бедняков старое означало полностью изношенное, бесполезное. Для богатых старые вещи имели особую ценность, и чем старее, тем лучше, потому что это означало: кто‑то имевший деньги на новую вещь, предпочел сохранить старую. В доме Саймона было множество ковров, затертых почти до дыр.

— Семнадцатый век, — сказала ей как‑то Полли, показывая на один из ковров.

Для любого разумного человека этот факт мог бы послужить поводом купить новый ковер.

Так или иначе, было совершенно очевидно, что эта книга принадлежала к категории старых вещей для богатых. Но когда Нелл открыла ее, то сразу поняла, что несправедливо сравнила книгу с потертым ковром.

Она была великолепна. Иллюстрации, изображавшие мученические страдания святых, были выполнены яркими живыми красками. Она перевернула страницу и услышала слова Саймона:

— Это книга твоей матери.

Нелл замерла на месте.

— Я думала, они все проданы.

Он пожал плечами и сделал глоток из своего бокала.

— Ты выкупил эту книгу?

— Да.

— А другие книги?

— Я выкуплю их все, если смогу.

Нелл почувствовала, как от этих слов у нее сжалось сердце. Саймон достаточно много рассказывал ей о своей юности, чтобы она могла понять, какое огромное значение имело для него доброе отношение графини. Теперь он пытался отплатить ей за добро, выкупая принадлежавшие ей книги у тех, к кому они попали после ее смерти.

От этой мысли на душе стало теплее. Так же как и она, он знал, что такое душевная боль. Его родители безропотно отдали его под опеку чужому бессердечному человеку. Ее тоже лишили семьи, и даже дважды — в детстве и теперь, не признавая родства с ней. Они оба потеряли то, чего не должен терять ни один человек. Они оба были отмечены этой утратой.

— Возьми ее, если хочешь, — сказал Саймон.

Прижав книгу к груди, Нелл быстро вышла из библиотеки и вернулась в свои покои. Там она бросилась в кресло и стала рассматривать иллюстрации.

Саймон искал и купил эту книгу, потому что она принадлежала ее матери. Вряд ли он мог извлечь из этого какую‑то выгоду. И все же он сделал это, потому что любил графиню.

Нелл прерывисто вздохнула. Эта мысль показалась ей очень значительной. Он любил ее мать и продолжал любить даже после ее смерти. Он не перестал ее любить, когда о ней можно было уже забыть.

Нелл попыталась отмахнуться от этой мысли, но когда стала читать, строчки расплылись перед глазами, а рука, переворачивавшая страницы, задрожала.

Вчера ее гнев был обоснованным и понятным, однако ночью звуки рояля раскололи этот щит, которым она прикрывалась от Саймона. Теперь она еще сильнее чувствовала тоску по нему, еще сильнее нуждалась в нем.

Она говорила себе, что не может доверять своим чувствам. Но может, она ошибалась? Может, она просто боялась поверить им?

Может, он прав? Она и впрямь трусиха…

Дверь открылась, и Нелл, думая, что это пришел Саймон, вскочила с кресла.

Увы, это была Полли.

— Миледи, приехала леди Кэтрин Обен. Она хочет видеть вас. Что ей сказать?

Нелл остановилась в замешательстве.

— А что… что говорит его сиятельство?

— Его сиятельства нет дома, — ответила Полли. — К тому же леди Кэтрин спрашивала вас, миледи.

Леди Кэтрин ожидала в Розовой гостиной, глядя в окно на мокрую улицу. Когда вошла Нелл, она чуть не подпрыгнула на месте и резко повернулась, словно боялась, что ее застанут за каким‑то неприличным занятием. Нелл заметила, что она так и не сняла перчаток.

— Доброе утро, — натянуто поздоровалась леди Кэтрин.

На ней было темно‑синее повседневное платье и в тон ему шляпка с узкими полями, на тулье которой красовались две маленькие перепелки с раскрытыми крыльями.

Если бы не уроки миссис Хемпл, Нелл ни за что не обратила бы внимания на решение леди Кэтрин не снимать перчатки. Это означало, что она не собирается оставаться надолго.

Закрыв дверь, Нелл тоже поздоровалась с ней.

Кэтрин двинулась в сторону обитого парчой кресла, потом передумала и не стала садиться в него, чтобы не показаться невоспитанной, — ведь хозяйка дома стояла у двери.