Потом они, лишенные дубинки, кастета и травматического пистолета, убрались, а мы с Жорой зашли ко мне. Там, за чашкой чая (для меня) и рюмкой водки (для Жоры), я рассказал об СМС-ке и бандюках, ее отправивших. Оказалось, что Огромная Собака давно знакома моему товарищу и Аллочке. Как знакома и всему тамошнему кварталу, где является всеобщей любимицей по причине безграничной доброты, общительного нрава и высокого интеллекта. Принадлежит ласковое создание неизвестной породы с невесомой кличкой Вата, ни много, ни мало, бывшему председателю городского суда.

Вскорости Жора поехал писать заявление в полицию о разбойном нападении, а я, после быстрого душа, забылся беспокойным сном, пересыпанным множеством кошмаров, несколькими погонями и одной говорящей собакой, с завязанными глазами взвешивающей на весах правосудия зад чудака в зеленом галстуке…

Пятница началась для меня часов в восемь звонком Слона, который громко кричал то на меня, сонного, то на продажных полицейских, сытых. Но, вопя на продажных полицейских, он все равно, почему-то, вопил на меня. Оказывается, Свина утром выпустили. Или даже еще ночью. Потому что в пакетике, изъятом из его машины, оказался не наркотик, а какое-то вещество, которое используют табачные компании в продвинутых фильтрах для дорогих сигарет. Имея целью более качественную очистку дыма от всяких непонятных смол и понятного никотина…

Я, честное слово, упал бы, где стоял, когда это услышал. Но и без того валялся в кровати, поэтому никакого травматизма Слон своим заявлением мне не нанес. Настроение – да, помял. Я бы даже сказал – расплющил. И еще с ног до головы облил липкой и вонючей растерянностью, в гипотетическую возможность отмыться от которой я даже не верил.

Все эмоции Слона, в основном, были завязаны на зреющей необходимости запастись качественным вазелином перед очередной встречей с подполковником ФСБ. А мне впору было интересоваться прейскурантом цен на ведущих кладбищах Ростова.

Но вместо этого я пристал к заползшему на кровать котенку:

– Это ж как же так получается, товарищ Джин? Вас из рабства выкупили, лампу вам нашли, потерли ее как следует. Желания, согласно прайс-листу, в количестве трех, озвучили. И что имеем? Ни тебе душевного спокойствия, ни сколько-нибудь приличного богатства, ни даже простой человеческой любви! Я буду жаловаться на вас в профсоюз, – с этими словами я хотел коварно напасть на удивленного Джина, но этот пройдоха отскочил в сторону, а потом и сам напал на мою руку, обняв ее так же крепко, как пьяница столб. Или, как неприятности меня…

Это что-то с чем-то! Мало того, что в подброшенном пакетике оказалась чистейшая шиза, которую никогда, иначе чем в сигаретах, подручные Свина не продавали. Так еще и пальчики там были его! Свин ходил по гостиной, с утра посасывая газированный виски, и был очень зол.

Дело его поручили какому-то чересчур молодому и правильному следаку, и тот принялся колоть Свина, невзирая на все рекомендации высокопоставленного начальства. Свин, на примере давешнего гаишника, даже испугался на первых порах, что это очередной «сынок» кого-нибудь из звездной элиты. И, если бы он не узнал вскоре полное имя следователя, наверное, до своего освобождения вел бы себя вполне корректно.

Представившийся вначале только по имени-отчеству, Евгений Сергеевич был худ, очкаст и серьезен. Костюм болтался на нем, словно знамя на древке, и еще он иногда, от волнения, сбивался на фальцет. Когда, на втором часу допроса, он, по просьбе Свина, назвал свою фамилию, допрос фактически закончился.

Свин перестал отвечать по существу, начал хамить и оскорблять Евгения Сергеевича. Не потому, что тот имел вид зеленого новичка, а Свин устал. А потому, что фамилия у следователя оказалась весьма редкая – Отченаш, и толстяк не знал ни одного человека из местных «сильных мира сего» с такой фамилией. Все, что смог сделать Евгений Сергеевич Отченаш в ответ на хамство лысого толстяка – это обидеться и прекратить допрос.

Выпустили Свина рано утром в пятницу, но предшествовавший освобождению разговор с полканом из наркоконтроля был очень неприятным. А торги и того хуже – Сотбис отдыхает. Это чмо, которому Свин и так ежемесячно отстегивал приличную зарплату, ничуть не смущаясь, нарисовал на бумажном обрывке такую сумму, что находиться в одном кабинете с этими цифрами стало нестерпимо стыдно – и Свину, и здравому смыслу, и даже эмблеме ауди, свешивавшейся с полковничьих ключей. Кое-как утрясли до полумиллиона евро, что тоже было далеко не подарком, и Борис Михайлович поехал домой…

Свин запустил пустым стаканом в стену рядом с открытой дверью. В стену он не попал, и стакан осыпался осколками вместе с дорогим витражным остеклением двери. Это его еще больше завело:

– Не, ну прикиньте, пол-лимона – за здрасьте вам! Я че, бабосы у себя на грядке выращиваю? Или он считает, что если меня закрыть, ему лучше будет? Да я его первого попалю, сучару ментярскую…

– Полицейскую, – поправил Коготь, до этого вместе с адвокатом молча наблюдавший за метаниями шефа по гостиной на фоне серого рассветного утра.

– Да какая разница, – толстяк взял другой стакан, наполнил его из сифона, и прихлебнул.

– Говорила мне мама, не иди в наркоторговцы, иди в менты…

Свин безбожно врал. Мама его, худенькая женщина с вечно виноватыми глазами, и думать о таком не могла, чтобы ее Боренька вырос преступником. К счастью для нее, она не дожила до этого момента – померла от сердечного приступа, когда сын-Свин служил срочную в армии. Ему тогда отпуск дали, для поездки на похороны. На 5 дней. Когда он стоял над гробом, то думал не о том, как мать нянчилась с ним всю жизнь, а о том, как пройдут оставшиеся 3 дня отпуска.

– А что самое смешное, бабло так и лежит в кейсе. Я как знал – не достал деньги оттуда. Можешь прямо так и отдать, с чемоданчиком. Все равно его в среду сильно поцарапали. Да не предупреждай, что ручка отстегивается – может, потеряет где… сучара ментярская, – Свин даже немного улыбнулся Юровскому, который и должен был передать деньги.

– Вези, Юрьич, вези. Как обычно – за час до окончания срока. С полканом договорились, что бабосы должны быть у него не позже шестнадцати ноль-ноль.

Это было фишкой. Свин всегда платил в последний момент – когда оставалось не больше часа до конца срока. Этим он, с одной стороны, поддразнивал коррумпированную братию, а с другой – показывал, что его деньги работают на него каждую отведенную им минуту.

Хотя деньги обычно просто валялись в сейфе, увеличиваясь в объеме после каждой инкассации точек. Лежали без дела и без движения – вплоть до момента закупки новой оптовой партии наркотиков.

* * *

К обеду, выглянув в окно и лишний раз прислушавшись к собственному настроению, я пришел к выводу, что как-то все вокруг заволакивает неприятными тучами. То ли этот факт гипнотизировал и подавлял мозговую деятельность, то ли по какой-то другой, объективной, причине, но мыслей, каким образом вернуться к безоблачной погоде, пока не было.