Гражданская война почти десять лет как утихла. В подобных обстоятельствах стоило ожидать и смягчения режима и угасание надежд его свалить каким-нибудь заговором или мятежом. При этом внешние силы никак не могли помочь смутьянам, поскольку рубеж 20-х и 30-х годов XX столетия стал периодом, когда неразрешенные экономические и политические противоречия привели к смене всеобщего подъема крахом, депрессией, нестабильностью. Ведущим мировым державам пришлось отложить до времени свои экспансионистские планы и заняться внутренними проблемами.

Соединенные Штаты Америки, ставшие ведущей державой и распространившие на весь мир доктрину Монро как гарантию от революций, в 1929 году были поражены Великой Депрессией. Кризис обрушил производство более чем вдвое, разорил средний класс и часть богатейших американцев, выбросив на улицы 16 млн. безработных. В тот же период амбиции Франции, заносчивость и коррумпированность политиков подорвали ее денежную систему, лишили граждан сбережений, породили политическую нестабильность, доходящую до штурма парламента. Великобритания, напротив, использовала кризисные явления в мире для восстановления своего пошатнувшегося могущества. После стагнации 20-х годов английская экономика оживилась, что заставило Британию вновь повести борьбу за передел рынков – теперь против своих союзников в недавно закончившейся войне. Еще более значимые перспективы мировой кризис открыл для Германии. В 1929–1932 гг. Германия добилась снижения объема, а затем и полной отмены репараций. Под предлогом необходимости выплаты репараций Германии удалось расширить рынки сбыта для своей продукции. Внутриполитический кризис разрешился переходом власти к фашистской партии, поставившей экономику под жесткий государственный контроль и концентрировавшей силы страны для военной экспансии. Уже в 1932 году терпит крах Женевская конференция по разоружению, так как Германия настаивает на исключении отрядов штурмовиков из расчета общей численности армии. На Востоке милитаристский разворот мировой политики проявился ранее всего: бурно развивающаяся Япония нашла себе «забаву» в Китае, набросившись в 1931 году на Южную Маньчжурию, а в следующем году десантировав свои дивизии в Шанхае и провозгласив на территории Маньчжурии государство Маньчжоу-Го.

На какое-то время всем ведущим игрокам, так и не поделившим мир в Первой мировой войне, было не до Советской России. «Передышка» между войнами была использована советским руководством как шанс подготовиться к грядущим мировым катаклизмам. СССР строился как укрепленный лагерь, где наращивали военную мощь и вылавливали шпионов и внутренних врагов, которых почему-то становилось все больше. В 1931 году прозвучал пророческий тезис Сталина: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Инстинкт власти требовал тотальной мобилизации, а с ней возникла и тотальная подозрительность.

Мир был непрочен. Кризис начала 30-х годов повсюду утвердил репрессивные политические режимы, видевшие смысл своей деятельности в подавлении инакомыслия внутри страны и военном обеспечении своих внешнеполитических амбиций. Советская Россия в этих условиях могла стать либо одним из мировых гигантов, либо превратиться в объект экспансии мировых держав. Поэтому советскому руководству приходилось играть ва-банк, напрягая все силы страны, чтобы встретить неизбежную войну во всеоружии. Необходимо было выбирать между догмами большевистского утопизма и русской Традицией. Невозможность отказаться от коммунистической идеологии и невозможность следовать ей на практике вынуждали власть к репрессиям – как против нигилизма, так и против Традиции. Особые условия предвоенной поры стали оправданием для сталинизма. Выросший из Смуты большевицкий режим сам стал искать и даже создавать себе врагов в толще населения, уставшего от войн и революций и мечтавшего просто пожить по-человечески хотя бы несколько лет. Смута действовала как радиаций, которая облучает все вокруг и любой предмет также превращает в источник радиации. Наведенная «радиация» Смуты пронизала все советской общество.

В начале 30-х годов XX века в СССР сталкивались две политические стратегии, заложенные прежними этапами политической жизни страны.

Первая стратегия продолжала нигилизм большевистского порыва к переделу всего мира. Она требовала тотального отречения от прошлого – преследования и уничтожения всех признаков Традиции. Психоаналитики называют такую установку Эдиповым комплексом отцеубийства. Большевизм нес эту психическую заразу в форме острой истерии: поражение собственного правительства в войне, самоопределение вплоть до отделения, грабь награбленное и т. д. Разрушив собственное государство, большевизм превратил его в плацдарм для мировой революции. Расчет был на всеобщую асоциальность, на элементы разложения, ассоциированные в интернационал. Всеобщая социальная демобилизация («пролетарская революция») обещала большевикам, как они думали, гибель всех государств и становление всемирной марксистской империи – «царство свободы».

Вторая стратегия отвергала нигилизм и искала новую государствостроительную версию для общества, вышедшего из гражданской войны раздираемым противоречиями – классовой борьбой и утопическими идеями о мировой миссии, мировой гражданской войне. Противостоять нигилистическому разложению могла только новая версия патриотизма и превращение репрессивной энергии классовой ненависти в ненависть к нигилистическому утопизму и внешнему врагу. Эдипов комплекс ослаблял страну, стоящую перед угрозой оккупации и насилия чужой государственной воле. А потому должен был быть преодолен.

Крупнейший политический мыслитель современной России Александр Панарин писал: «Когда Сталин выдвинул тезис об обострении классовой борьбы по мере развертывания социалистического строительства, это следовало понимать не в буквальном классово-марксистском, а, скорее, в психоаналитическом смысле. Оппонентом дисциплинарного государства-организатора индустриального прорыва были никакие не буржуазные типы и классы, а особый культурно-антропологический тип, не способный к перманентной мобилизации. “Диктатура пролетариата” формировала неумолимо суровое “Сверх-Я”, призванное подавить гедонистическую инстинктивность, “обнадеженную” в предыдущий период раскрепощающим духом модерна вообще, революционно-анархической утопией, в частности. Сталинская эпоха вытравила из этой утопии всякое гедонистическое содержание, превратив ее в чисто героический миф, адресованный пионерам социалистического строительства».

Логика событий говорила: либо нигилистическая демобилизация общества, либо патриотическая мобилизация. И то и другое очевидным образом требовало репрессивного строя. Чистки 30-х годов, сколь чудовищными они ни кажутся из сегодняшнего времени, были, с одной стороны, не более чудовищными, чем гражданские и мировые войны той эпохи или жестокости иных политических режимов, с а другой стороны, они очищали страну от «перегретых» пассионариев, готовых бросить ее в топку мировой революции, и от демобилизованных анархистов – «лишних людей» XX века, к которым советская власть отнеслась не столь лояльно, как царская.

Обе стратегии переплетались, заражая общество страстью к репрессиям. Истинные и мнимые враги подлежали уничтожению. Гражданская война продолжалась в новых формах.