Литературоведы считают, что новая эпоха в театральном искусстве началась не с появления комедии Мольера «Шалый, или Все невпопад», впервые поставленной в 1653 году, а девятью годами ранее, с комедии Корнеля «Лжец».

Однако после знакомства с молодым актером Жан-Батистом Покленом, блестящий комедиограф Пьер Корнель внезапно, без видимых причин, вовсе перестал писать комедии. Зато их, одну за другой, начал чеканить с невиданной легкостью тот самый актер Поклен, простите, теперь уже Мольер.

Корнель под маской Мольера

Знаменитый русский прозаик, написавший в 1930-е годы художественную биографию Мольера, сказал, что «рукописи не горят». Не пропали и рукописи Пьера Луи, хулителя Мольера.

Как выяснилось впоследствии, большая их часть угодила в руки Анри Пулайля (J.-P. Goujon, J.-J. Lefrere. «Ote-moi d’un doute… L’enigme Corneille — Moliere», 2004). Он и продолжил исследовательскую работу, начатую Луи.

Именно благодаря Пулайлю скандал вокруг имени Мольера с новой силой разгорелся в 1957 году. Тогда во Франции вышла его книга «Корнель под маской Мольера» (H. Poulaille. «Corneille sous le masque de Moliere»). С дотошностью аудитора он оценил, почему комедии Мольера могли быть написаны вовсе не им.

По гипотезе Пулайля, Корнель по договоренности с Мольером стал писать для его театра комические пьесы. Эта гипотеза основана на следующем факте из биографии Корнеля.

В 1671 году, как уже говорилось, он написал для труппы Мольера трагедию-балет «Психея», причем ее текст был издан в том же году «за авторством Мольера». В такой же стилистике, что и «Психея», отмечает Пулайль, написаны и другие комедии, чьим автором традиционно считается Мольер.

Причин для анонимного сотрудничества Корнеля с Мольером было несколько. Прежде всего тут была замешана политика, ведь за такие сатирические пьесы, как «Дон Жуан» или «Тартюф», Пьера Корнеля, который и так был на плохом счету у короля, непременно упрятали бы в Бастилию. Но и на свободе ему жилось туго. Бедность преследовала его, как тяжелая поступь Командора преследовала Дон Жуана. Сочинение комедий, столь популярных у публики, давало Корнелю неплохой заработок. Ради денег он стал «литературным негром» мольеровского театра и, подобно рабу, сразу лишился своего имени. Отныне все эти комедии, с блеском поставленные Мольером, Мольеру же и приписывались. Корнель, отец шестерых детей, коих ему надо было содержать в достатке, приличествующем его имени, решился это имя продать — выменять на твердую ренту, обеспеченную регулярной постановкой его пьес на театральной сцене, пьес, потерявших по этому дьявольскому контракту имя подлинного автора.

Как безжалостно написал Михаил Булгаков, «на склоне лет» Корнелю только и осталось, что ждать и радоваться, когда Мольер «примет к постановке его пьесу и заплатит ему, постепенно беднеющему драматургу, деньги за эту пьесу» («Жизнь господина де Мольера», гл. 2).

Мольер тогда был таким же преуспевающим человеком, как в наши дни, например, художник Никас Сафронов. По оценке Пулайля, всего за год этот любимчик короля Людовика XIV зарабатывал примерно столько же, сколько Корнель получил в виде гонораров за полвека неустанной писательской деятельности.

Когда, например, в 1669 году «Тартюф» Мольера был поставлен в новой редакции, сборы принесли ему за сезон 45 тысяч ливров, а вот Корнель за постановку своей трагедии «Родогуна» получил в тот год лишь «странную цифру в восемьдесят восемь ливров» («Жизнь господина де Мольера», гл. 26).

Нет, недаром знаменитый писатель-моралист Жан Лабрюйер в сборнике очерков и афоризмов «Характеры, или Нравы этого века» (1688) так обрисовал жрецов двух искусств, массового и элитарного: «Любое, даже самое грубое, ремесло, даже самое низкое звание куда быстрее дают надежные и ощутимые преимущества, нежели занятия литературой и наукой. Комедиант, развалившись в карете, с ног до головы обдает грязью Корнеля, который идет пешком» (гл. XII, 17).

Господин Мольер был баловнем судьбы, прожженным дельцом. Корнель же, при всей своей прижизненной известности, — всего лишь бедным, вдохновенным поэтом. Его ремесло не могло прокормить его, и тогда он, как предположил Пулайль, заключил этот тайный, дьявольский пакт с театральным корифеем, взявшись поставлять ему одну современную комедию за другой. Это принесло Корнелю так нужные ему деньги, а Мольеру… неувядаемую славу «первого комедиографа Франции и всея Европы».

В спорах о том, что «великий Мольер» вовсе не тот, за кого мы его принимаем, а всего лишь «господин Мольер, сценическая маска Корнеля», важную роль сыграли две даты.

Хорошо известно, что в 1643 году Мольер со своим «Блистательным театром» (lllustre Theatre) выступал в Руане, где жил тогда Корнель. В присутствии мэтра он даже играл в одной из его пьес.

Пятнадцать лет спустя он снова приехал со своей труппой в Руан. Все эти годы он вел жизнь бродячего театрального актера, был вечным гастролером, и казалось, мало что изменится в его судьбе до гробовой доски.

Однако на этот раз он надолго задержался в Руане. Гастрольное выступление здесь неожиданно продлилось несколько месяцев. После этого труппа Мольера вдруг поехала в Париж. Уже 24 октября 1658 года она выступила перед Людовиком XIV в Лувре, разыграв трагедию Пьера Корнеля «Никомед». Ошеломительный успех для провинциалов!

Оставим актеров и их повелителя, Мольера, переживать свой триумф, наслаждаясь по-королевски щедрыми аплодисментами, и вернемся к книге Пулайля. Для него в построении гипотезы были важны две эти даты: «1643» и «1658», а также все те события, что они скрывали.

По его предположению, уже во время первого приезда в Руан Мольер познакомился и сдружился с Корнелем. Еще раз напомним, в Руан тогда приехал вовсе не Мольер, а Жан-Батист Поклен (молодой актер обходился пока без псевдонима). Однако через несколько месяцев, когда «Блистательный театр» в первый раз — и неудачно — приехал с гастролями в Париж, Поклен выступал уже под псевдонимом «Мольер».

Впоследствии биографы будут гадать, почему он взял псевдоним и что означает его сценическое имя. В своих догадках они, впрочем, недалеко ушли от современника Мольера и его первого биографа Жан-Леонора Ле Галлуа, сьера де Гримаре (1659–1713), автора книги «Жизнь господина де Мольера» (1705). Историки отзываются о ней сегодня так: «Эта биография, написанная с самыми лучшими намерениями, изобилует грубыми ошибками» (Ж. Бордонов. «Мольер», гл. Ill; рус. изд. 1983). По словам Гримаре, Мольер вообще не заговаривал на эту тему: «Он никогда не хотел называть причину, не называл ее даже своим лучшим друзьям».

Однако, по мнению Пулайля, эта скрытность была вполне понятна, ведь псевдоним был буквально навязан ему другим человеком. Возможно, самому Поклену он не нравился. «Псевдоним был ему подсказан, и сделал это тот, кто присылал ему свои пьесы».

Когда имя порождает имя