серьезно относиться к изучению хлебного ремесла, а друг-фантазер день и ночь был с ним неразлучен, но тем не менее поэтические труды не больно-то продвигались. Правда, тетрадка, куда Ганс записывал свои вирши, заметно пополнялась, ибо в университетском городе и его окрестностях не было недостатка в «белопенной влаге и девах чернокудрых», однако внутренний голос нашептывал юному поэту, что всё это — пустое бренчанье, что ничего выдающегося пока не создано и славы у современников и потомков, которой он жаждал, не добиться так просто, шутя и играя.

И вот в один прекрасный день собрал он тех своих литературных первенцев, которые, по его мнению, удались лучше остальных, и понес их к одному старому ученому, профессору изящной словесности, чтобы тот вынес им свой приговор. Профессор радушно принял застенчивого юношу, заглянул в его толстые тетради, прочел кое-какие стихотворения и страницу-другую из трагедии «Конрадин[16], последний из Гогенштауфенов», потом хмыкнул, помычал: «Гм… Н-да…», отчего истомившийся в ожидании школяр покраснел как рак, а затем объявил, что вещички эти, пожалуй, можно считать довольно многообещающей пробой пера, но все они ещё весьма незрелы и незначительны, и посему он настоятельно советует воздержаться от их издания. Юный стихотворец, коль скоро он намеревается создать что-то действительно серьезное, более всего должен остерегаться пустозвонства фантазий, он должен черпать из самой гущи жизни или же отбирать тщательно подготовленную материю и трудиться над ней прилежно и с любовью.

На том он выпроводил порядком озадаченного служителя муз, на прощанье ещё раз уверив его в своем добром расположении. Ганс же был совершенно уничтожен; доставив домой свое поэтическое имущество, он сунул всю связку бумаг в печь, где пылал огонь — на дворе стояла осенняя пора, — после чего с тяжким вздохом бросился на кровать, ибо когда-то он вычитал в «Тристраме Шенди»[17], что невзгоды легче переносить в горизонтальном положении.

* * *

В этом-то положении застал его друг, вернувшийся с Рейна, куда он ходил в то утро купаться.

— Теперь ты видишь, — воскликнул он, выслушав рассказ о визите к профессору, — видишь, как я был прав, предостерегая тебя от старых педантов, которые сами-то ничего не умеют, разве что подрезать крылья жизнерадостным юным дарованиям тупыми ножницами своих угрюмых предрассудков. Черпать из гущи жизни! Будто мы с тобой девушек вволю не целовали, не куролесили напропалую! А что ещё за материал, который должен быть «тщательно подготовлен», прежде чем над ним трудиться? Разве мало великолепнейших проказ да проделок я тебе прямо с ходу, из ничего выдумывал? Да я тебе мигом сотни, тысячи приключений насочиняю, одно другого чудесней! Впрочем, всё ясно, мое мнение ты ни в грош не ставишь; видно, дружба наша начинает остывать.

Что ж, делай, как велит этот премудрый маэстро. Кстати, в городе нынче ярмарка и народное гулянье, вот там и найдешь себе гущу жизни, так сказать, во всей красе. Что касается материй, тут я тебе не советчик — в старом хламе и рухляди не разбираюсь.

Надувшись, он отвернулся и не сказал даже «до свиданья», когда Ганс по его совету пошел в город.

На широком лугу за городскими воротами раскинула шатры и палатки веселая ярмарка, и пестрая толпа горожан и сельских жителей волновалась в торговых рядах. Юный стихотворец изо всех сил старался отыскать хотя бы тень поэзии среди зевак, зазывал и торговцев, но всюду находил лишь то же, что и всегда. Остановившись возле будки лотерейщика, он принялся наблюдать, как крестьянские парни и девки с алчностью и вожделением тянули билетики, в основном пустые, — лишь немногим счастливчикам везло, и они забирали совершенно ни на что не пригодный выигрыш. Сам он сразу же выиграл блестящую оловянную ложку. «Если вдруг посыплется манна небесная, будет чем её черпать», — глубокомысленно заключил Ганс, сунув ложку в карман. Хорошенькие девушки, пробиравшиеся мимо него в толпе и о чем-то с загадочным видом шептавшиеся, кидали в его сторону призывные взгляды. Пойдя за ними, он попытался завязать легкую галантную беседу, но девушки отвечали довольно неумно и развязно, так что он поскорей от них отстал, они же в отместку крикнули ему вслед что-то язвительное и грубое. Сидевшие в кабачке знакомые студенты позвали его в свою компанию, но он извинился и сказал, что не может присоединиться к ним из-за неотложного дела. Да разве узнал бы он в этой компании что-нибудь такое, что не было бы давно ему известно? Так брел он, накапливая неутешительные наблюдения, и думал: почтенный род людской ведет себя здесь в высшей степени прозаическим образом, поэту, который ищет вдохновения в гуще жизни, тут поживиться нечем. Он уже жалел, что повздорил с другом Фантазусом. Первая любовь Ганса — в те дни друг без устали подбрасывал ему отличные идеи — была совершенно иной, чем милости здешних несносных дур, и вообще здесь, в базарной толчее, едва ли почерпнешь по-настоящему волнующие и достойные впечатления.

Он забрел на окраину ярмарки и решил уже отложить до другого случая свою затею с гущей жизни, но вдруг заметил чуть в стороне под высокими ивами лачужку, над дверями которой было золотыми буквами написано: «Материи».

Это слово приковало его взгляд, хоть он и понимал, что за ним кроется обыкновенная лавка, а отнюдь не собрание тех материй, о которых толковал профессор словесности. Перед приоткрытой дверью ветхого деревянного домишки сидела на скамеечке старушка и быстро вязала что-то длинными деревянными спицами.

— Что это вы вяжете, матушка? — полюбопытствовал поэт, подойдя ближе.

Старушка подняла на него глаза, которые как-то странно блеснули.

— Это, сударь мой, не для вас. Я тут плету романы для семейного чтения, видите, из какой мягкой белой шерсти эти романы? Потом украшу вязанье разными картинками и пестрыми лоскутками. А вот в лавке у меня есть редкостные материи, самым лучшим сочинителям не зазорно такие покупать. По вам сразу видно, что вы тоже из их гильдии. Не угодно ли взглянуть на мой товар — многообещающему юноше я согласна сделать скидку.

С этими словами она свернула вязанье, поднялась с низкой скамеечки и пошла в лавку.

— Как вы догадались, что я тоже пишу? — спросил юноша.

— Хе, да потому, что вы всё в облаках витаете, а под ноги-то не глядите, вот и споткнулись сейчас на ровном месте. Да вы заходите, посмотрите, попусту ли я хвалилась. Люди не вам чета тут, бывало, диву давались и пользовались моими услугами.

И верно, здесь было чему подивиться: всё в лавке сверкало и переливалось яркими красками, о чём ни