Однако пора было и честь знать. Поеживаясь от неласкового ветра, против жестких порывов которого возмущенно рокотала вся зеленая рать острова, Мирко дошел до колодца и принялся быстро крутить ворот, разогревая затекшее и оттого уже начавшее стынуть тело. Колодец оказался глубок. Парень со счета сбился, сколько раз успел он крутануть ворот, пока наконец показалось наружу деревянное ведерко. Зато уж вода в нем была, что мед. Пахла она, на удивление, не вечными ледяными подземельями, где кроме камней и темноты ничего не было, но луговыми и лесными травами, хмелем и мятой. Напившись и умывшись, Мирко сразу почувствовал себя бодро и легко, и словно тучи, разнесенные за ретивым ветром, убрались куда-то вчерашние безразличие, усталость и томление. И снова живо предстало взору лицо Рииты, и кто бы посмел сейчас сказать ему, что чего-то он не сможет сделать, чтобы заново обрести любимую? Да он на край света дойдет и у самых что ни есть древних гор и берегов выведает все их сокровенные тайны, а свое отыщет. И все горы растают, как апрельский снег, бессильные против любви. Вот только осталось колдуна расспросить, куда идти и что делать.

Мирко заглянул в черное жерло колодца. Он и правда был страшно глубок — блеска воды на дне, как ни старайся, не разглядеть. Зато прекрасно видно было, даже этим серым утром, что за тонким, сажени в полторы, слоем земли начинался и уходил в черноту сплошной камень. И как бы давно ни был устроен сей колодец, а следы ручной работы, тяжелой, изнурительной работы киркой, эти стены хранили. Должно быть, где-то глубоко колодец соединялся с руслом Смолинки — иначе откуда бы эта свежесть воды? Но кто же отважился совершить — и совершил! — такую великую работу? Да и зачем? Уж, знамо, было это задолго до того, как поселился здесь Реклознатец.

Вдоволь наглядевшись в непроглядный мрак шахты, Мирко решил, что надо бы теперь поглядеть и на хозяина острова, поздороваться, доброго утра пожелать. Из-за деревьев выкатился Пори, свесив чуть не до земли язык. Спрашивать, чем занимался пес, было незачем: ясно, белок гонял — самое любезное собачьему сердцу занятие. Однако, как и вчера вечером, Мирко нигде не обнаружил старика. Куры обсуждали что-то важное в уютной теплой темноте. Коза, оставленная по причине неприветливой погоды в сарае, меланхолично дергала клок за клоком из кучи сваленной перед ней свежей травы и вдумчиво пережевывала взятое. Черный котище, не смущаясь отсутствием солнечных лучей, устроился, подобрав лапы, на ступеньке у двери, распушился — шерстинка к шерстинке — и даже ухом не повел, когда Пори приблизился обнюхать его, только поглядел презрительно желтым глазом. Мирко вошел в избу. На столе стоял кувшин с молоком, рядом лежала на вышитой тряпице краюха хлеба. Все было прибрано, стол чист, утварь сложена бережно, а самого хозяина след простыл.

«Должно быть, баню готовить пошел, — припомнил Мирко давешнее обещание. — А молоко и хлеб, знать, для меня оставил». Он не чувствовал сильного голода, но молоко было еще теплое и такое жирное, а хлеб выглядел столь аппетитно, да и обижать заботливого старика не хотелось, так что, устроившись на лавке, Мирко тут же принялся завтракать. В это время в подполе что-то зашуршало, послышался скрип ступенек, крышка откинулась, и Реклознатец высунулся оттуда, щурясь на свет. Парень едва не поперхнулся от неожиданности, однако же мигом опамятовался, вскочил и приветствовал хозяина как подобает.

— Погоди, выбраться дай, тогда и здоровайся, — закряхтел старик, поднимаясь по всходу и тяжело опуская крышку на место. — Вот, теперь дело иное, — продолжил он, отряхнув и заправив рубаху: сегодня он был облачен в зеленую, вышитую медведями да оленями и все тем же солнечным колесом. — Ну как, славное молоко?

— Лучше некуда, — похвалил Мирко. — Скажи, дядя Реклознатец, а откуда же ты в подпол проник? Я ведь туда заглядывал, да и вечор — то же случилось: искал, искал тебя по двору да в избе, вышел вон, глядь — а ты уж из двери смотришь!

— Нашел невидаль, — отвечал колдун, оглаживая бороду. — От берега северного, и от южного тоже, сюда наверх ход в камне пробит. Колдун, что прежде меня тут бытовал, когда дом ставил, велел как раз так устроить. Вот я и пользуюсь иной раз, чтобы по крутой тропе не карабкаться, по зиме особенно, когда скользко: ход-то полого поднимается.

— Кто ж его выдолбил? — заинтересовался Мирко. — Давно, видать, было?

— Того и я тебе не скажу — не ведаю, — вздохнул колдун. Сейчас он и вовсе уж не походил на себя вчерашнего: дед на завалинке, да и только. Но Мирко уже понял, что старик способен мигом преобразиться, и всякий раз ждал этого, чтобы не упустить возможность выспросить важное, а главное, хоть немного приблизиться к тому знанию, что хранил этот удивительный чудотворец, перенять хоть частичку того, о чем говорил он вчера. — Ну да про это мы еще посудачим, — продолжил Реклознатец. — Я потому «не ведаю» сказал, что доподлинно не ведаю, а предания о том есть, как не быть? Вот что, — молвил он, поднимаясь с лавки. — Молоком да краюхой сыт не будешь, но червячка заморить можно. Так ли, Мирко Вилкович?

— Истинно, — блаженно отвечал Мирко; он еще чувствовал вкус парного козьего молока.

— А посему я сейчас завтрак соберу, а тебя помочь попрошу: дров бы наколоть надобно. У меня силы уж не те; добрые люди помогают, тот же Юкка Виипунен. А то чуть холодно стало, а мое тело старое уж дрожит. Знание, оно ведь как солнце зимнее: восходит поздно, светит — глазкам больно, а не греет.

— Конечно, дядя Реклознатец, — вскочил Мирко, всегда готовый помочь хорошему человеку, да и без дела он сидеть не любил. — Только уж и про собачку мою не забудь — подарок все же от деда Рейо Суолайнена. Бросать голодным нельзя.

— И псу хватит, — успокоил его старик. — А как позавтракаем, сначала я тебе расскажу, что нужным сочту, после же ты говорить станешь. Вот тогда и рассудим, как тебе дальше быть.

И они занялись каждый своим. Скоро в печи заплясал веселый огонь. Среди дров, запасенных у колдуна, встретились яблоневые, и теперь избу наполнял их сладкий запах. На столе уже стояла простая, но вкусная еда, и все располагало к беседе.

— Прежде всего, — начал колдун, — расскажу тебе, в какое место ты попал. Юкка тебе, верно, толком сообщить ничего не успел, намекнул лишь. Еще расскажу, кто я сам таков буду, а то, знаю, про меня много смешного треплют по весям окрестным. Ты, коли что непонятно станет или займет сильно, так спрашивай, не бойся перебить — я ж не колдую ныне, а речь веду. Ну, начнем, только про завтрак не забудем, не то, как вечор за ужином, наполовину сытыми останемся…

И он начал. Говорил Реклознатец — заслушаешься: красно, но не велеречиво, умно, да без зауми, и каждое слово его было в самую суть — не зря он Реклознатцем назвался, так что перебивать его приходилось не часто. Место это, оказывается, было очень древнее, поселились здесь впервые, верно, когда еще хиитола не пришли в эти леса. Смолинка текла ранее по иному руслу — южнее остался сухой, заросший, но еще ясный его след, нынешнее гранитное ложе, было, по-видимому, не самой рекой избрано, но частью составилось из промоин, созданных вешними и дождевыми потоками, а частью — там, где выходил из глубин земной несокрушимый дикарь-гранит, — было прорублено трудом неведомых, пропавших в глуби времен каменотесов. По всему, они же укрепили северные склоны Сааримяки, они же и проложили подземные ходы на острове, да они же и сотворили из прежде стоявшей на сухом месте скалы остров. Колодец, к слову, тоже был их работой. Подземный ход вел не только в подпол избы, но и выходил там, внизу, к колодцу. Насколько глубок был сам колодец, неизвестно, никто в него не опускался. Можно было еще сказать, что эти подземные ходы не были единственными: они ветвились, расходились и снова сливались, так что тело скалы все было пронизано ими. Правда, от непомерного количества прошедших лет некоторые из них обвалились, некоторые засыпало песком и землей, в иные проникла вода, но, видно, где-то существовал потерянный ныне проход под речным дном и к южному, и к северному берегам Смолинки.