Это было восхождение на гору. Им стало известно, что существуют два пути: трудный, по обледеневшему склону, и более легкий, по лестнице, — но и самый опасный, первую часть можно преодолеть просто, а дальнейшее продвижение непредсказуемо… Посовещавшись, они выбрали второй путь, то есть — по зигзагообразной лестнице. И пошли. Лестница привела их на площадку. Всюду темнели каменные склоны. На площадке находилась каменная или деревянная фигура коричневой старухи с протянутой рукой. Валя опустила на ладонь мелочь.

Вдруг изваяние приветственно помахало рукой. Плата была принята. И более того. Вскоре изваяние ожило окончательно и нагнало их. Эти путники показались старухе симпатичными, и она сообщила, что есть еще третий путь. Старуха повела всех за собой, в обход неприступной стены. Они вошли в какой-то светлый туннель.

— Дальше сами идите! — сказала старуха.

Валя сказала, что у нее припасено кое-что и она хочет поделиться. С этими словами она высыпала старухе в подол из пакета апельсины, сыр, яблоки и лимоны. И тут же к ним стали слетаться какие-то крылатые фигурки.

Но наяву не было никаких апельсинов, ни сыра, ни яблок с лимонами. Валя, очнувшись, провела языком по пересохшим губам. Тут же она начала шарить по топчану… вскочила, озираясь. Бернард сидел себе у дверцы и грыз кору с жердочек, косясь на новую хозяйку. Валя глубоко вздохнула.

— Ух, сама готова кору жрать, — пробормотала она.

Ноги болели, все тело разламывалось. Валя хотела выйти, посмотреть на тот берег, где остался Вася, но только стащила пудовые от грязи кроссовки и снова рухнула на лежак.

И увидела папу римского, о котором слышала от священника батюшки Григория, костерившего обычно католиков котелками адскими. Но тут папа был очень представительным, его свита тоже.

Окруженный этой свитой, он восходил куда-то по лестнице, восходил. И тут его окликнули. Какой-то мужичонка в драном тулупе, островерхой шапке. Папа обернулся и сделал знак, чтобы пропустили его. Мужичонка этот побежал вверх по ступеням, задыхаясь, отбрасывая назад свою суму матерчатую на ремне, а та снова ему мешала. Пока он ее не скинул, и оттуда полетели голуби. Все стали смотреть на них, а кто-то из свиты попытался и ловить. Но папа остановил их жестом. Расстроенный мужичонка встал много ниже папы и закричал, что у него имеется вопрос к папе римскому. Папа римский кивнул, позволяя спросить.

— Отчего же мы туже?!

Повисло молчание. То ли он спросил «туже», то ли «тужим», то ли даже «мытужи».

Папа, видимо, не мог понять, а никто не умел перевести, и так он ничего и не ответил.

— Ах, как хотелося узнать, — проговорила Валя снова просыпаясь.

Как будто там была какая-то разгадка. Вот задача: как перебраться к Васе на тот берег. Валя почувствовал тепло в ногах. Там пристроился Бернард. Сквозь дыры она увидела сверканье звезд, больших, ярких апрельских звезд.

— Ху-гуу! Ночь-то…

Валя хотела встать и выйти справить нужду, но в это время услышала что-то такое… шуршание или легкое постукивание… Шел кто-то. В темноте Валя широко распахнула глаза, начала креститься и шептать молитву. Шаги замерли. Долго ничего больше не было слышно. Валя боялась сглотнуть, а когда сглотнула, то звук показался ей громовым, и она от страха зажмурилась, но снова распахнула глаза. И тот кто-то снова двинулся, приблизился и явственно шумно вздохнул. Валя стиснула зубы. Было очень тихо. А потом вдруг как будто с того берега закричали: «Ва-а-а-ля-а!» И она вздрогнула, но не могла ответить, никак не могла. Ведь кто-то стоял прямо возле шалаша. И она чуяла запах звериный. И Вале чудилось, что это происходит давным-давно, в те времена, о которых пела Мартыновна. Вот река, земля мокрая, пустынная, хижина. И ее обитательница в молитве. А за рекой еще один сирый ходок. Кто куда идет? И что здесь будет?

Снаружи вдруг сильно топнули, послышалось фырканье, что-то хрустнуло и все снова погрузилось в тишину. Валя перевела дыхание.

— М-матушка заступница… ца… ца… — наконец выдавила она из себя так тихо, что и сама почти не услышала.

И так она лежала некоторое время, прислушиваясь и обливаясь потом. Но вот уже терпеть не было сил, и она встала, да и напустила лужу прямо в шалаше, благо пол там был земляной, а выйти наружу у нее храбрости недоставало. Бернард помалкивал во тьме. Валя снова забралась на лежак. Но заснуть уже не могла, холод, холод речной пробирал теперь до костей, и она так и продрожала до самого утра, то молясь, то песни свои тихонько запевая, вот, про вдов: «По тому ли м-морю-у п-по Вассионскому-у-у / П-плыл же тут….. на кораблике-э-э, / Со ангелами, со архангелами; / Подплыва-а-л же… ко Паул-горе, / Ко тому древу кипарисовому-у-у…»

Тело ее сотрясалось, она продолжала: «У того у собораа-аа-аа…. / Стояли три кельи сиротские; / Выходили же из этих кельев три в-вдовы-ыы, / Три вдовы Моисеевы…»

И им сказано было, чтобы не ходили «за втора мужа», за то им обещан был свет вольный и Царство Небесное. А небось им там не так-то страшно было втроем-то? Можно и без мужа. А вот Вале без Васи никак нельзя. И она молилась.

Как вдруг услыхала какие-то звуки… Гуси-лебеди летят? Нет, что-то другое. Может, и гуси-лебеди, но и еще какие-то птицы, скворцы там, пеночки всякие, что ли…

Это был звук мотора!

Валя застыла. И начала молиться, прося, чтобы Никола-угодник провел, провел эту машину мимо. Мимо! Эта машина двигалась по реке. Так путь и по реке — мимо.

Но мотор смолк как раз напротив шалаша. Валя встала и прильнула к стенке, пытаясь в щели увидеть, кто там на реке. Но ничего увидеть не могла. Она косила глаза и вправо, и влево. Нет ничего.

А мотор снова зазвучал, зачихал, прервался и опять зарокотал — да и звук начал приближаться. Валя отпрянула от прутьев. Подождала. Она просила Николу-угодника отвести этих людей прочь. Но все выходило по-другому, по-другому. Мотор смолк у берега напротив шалаша. И через некоторое время послышались неясные голоса. По щекам Вали потекли слезы и она, взяв Бернарда на руки и прижав к себе, тихонько запела, вспомнив, что этому научил ее Фасечка: «Жи-и-ла бы-ы-ла раба на вольном свету, / Много бы-ы-ла грешница-а. / Бы-ы-ла у ней до-очь на возрощае, / Была в скорби, в болезниях. / И мать ее ублажняет: / „Ч-чадо ты мое, ч-чадо-о! / Чадо ты мое смиренное! / С-собираешься ты на тот свет, / Помоли ты, попроси у ….. / Обо мне, об грешнице-э-э! / Много я перед …… согрешила“. / Посылает ….. по душу ее / Ангелов ….. / Из девицы-ыы-ыы душу вынимали-и, / на пелену душеньку кла-а-лиии…»

Резко замолчала, потому что дверца ветхая отворилась. Валя крепко закрыла глаза, крепко прижала к себе новозеландского кролика с теплыми ушами и мягкой шерсткой.

Мгновенье длилась тишина. А потом раздался простой голос с легкой картавинкой:

— Вальчонок, вот где ты запрляталась!

Валя открыла глаза.

— Фася?! Фасечка?!!