Но в ответ она могла только урчать от удовольствия. Он заполнял ее до отказа, даря ни с чем не сравнимое удовольствие своей необузданной жизненной энергией и совершенством. Когда, вскинув на него взгляд, она призналась ему в этом и блаженно вздохнула, он легонько сжал зубами мочку ее уха.

— Я готов удовлетворять тебя в любое время дня и ночи, моя ненасытная нимфа, — прошептал он. — Уж не на лугу ли я нашел тебя, разрумяненную лучами солнца? Взгляни, как ты порозовела. — Он потянулся за зеркалом, в которое она недавно смотрелась, когда примеряла драгоценности. — Посмотри, какая у тебя белая кожа, — прошептал он, подсовывая зеркало под расшитое покрывало, чтобы она могла полюбоваться, что там происходит.

Трикси качнула головой, зажав зубами нижнюю губу. Его слова разожгли в ней неприличный восторг.

— Ты все еще краснеешь, моя прелестная нимфа, хотя я владел тобой уже сотни раз. Можешь посмотреть, милая. Это не возбраняется. Здесь нет никого, кто мог бы возмутиться твоим бесстыдством. Посмотри, какой он у меня темный и длинный. — Он подтянул вниз подушку, чтобы установить зеркало на нужном уровне. — Как только он в тебе умещается? Тебе бывает больно?

Пока он говорил, его торс продолжал завораживающие движения в медленном ритме, скорее дразнящие и искушающие, чем насыщающие.

Она всхлипнула, умоляя его прекратить эту сладкую пытку.

— Тебе не может быть больно, я только наполовину там, — прошептал он, притворившись, будто не понял ее призыва.

Вцепившись ему в ягодицы, Трикси попыталась заставить его погрузиться глубже.

— Я хочу, чтобы ты посмотрела.

Он слегка наклонил ее голову. Его мужское достоинство, отраженное в зеркале, впечатляло, и Трикси ощутила сладостный трепет.

Это не ускользнуло от Паши.

— Ты, похоже, готова, — произнес он и, подсунув ладони ей под бедра, начал медленное проникновение вглубь.

Наблюдая, как он скрывается в ней, Трикси почувствовала, как ее захлестнула волна наслаждения, и закрыла глаза.

— Открой глаза, или я остановлюсь.

Его голос донесся до нее словно издалека, но смысл сказанного проник в сознание. Ее ресницы дрогнули, глаза приоткрылись.

— Теперь хорошо, — промолвил Паша. — Скажи, когда я достигну предела.

Зрелище в зеркале завораживало и ужасало. Его тугая плоть все еще оставалась видимой.

— Может ли нимфа целиком принять то, что предлагает сатир? — спросил он.

В ответ ее естество завибрировало, и она кивнула.

— Я тебя не слышу.

— Да, — прошептала она, дрожа от вожделения.

— Ты в состоянии принять его целиком?

Она видела и чувствовала — или ей только, казалось, — как он становится все толще и тверже в упоительном слиянии тактильных и визуальных ощущений. Она что-то едва слышно прошептала.

— Ответь мне.

— Я хочу его весь, — выдохнула она, дрожа от сладостного предвкушения экстаза.

— Смотри, — приказал он вкрадчиво, и мышцы его бедер напряглись.

И когда она подчинилась, то увидела, как он сделал движение и темнокожий таран медленно скрылся, проглоченный ее тканями, нехотя уступившими невероятному давлению снаружи. Она приняла его в свое расплавленное лоно, и он почувствовал ее лоснящийся, огненный жар, плотно стянувший его со всех сторон. Тело Трикси сотрясалось от конвульсий.

— Скажи, что ты моя!

— Лишь после того, как услышу от тебя то же самое, — прошептала она, даже в экстатическом упоении не в силах отринуть мысль о независимости.

— Я — твой, — открыл он ей свое сердце.

— Я принадлежу тебе телом и душой, — прошептала она, продолжая вращать бедрами. Умопомрачительное наслаждение достигло невиданных высот и пронзило ее раскаленной молнией, рассыпавшейся мерцающими искрами.

— Ты восхитительна, — простонал он.

— Ты неподражаем.

Она просияла обворожительной, кокетливой, исполненной любви улыбкой.

На другое утро их обвенчал архиепископ Грегориос. На немноголюдной церемонии присутствовал Макрияннис со своим отрядом, братья монастыря Святого Ильи, а также французский и английский консулы.

В часовне, озаренной сотнями свечей и пронизанной ароматом цветов из монастырского сада, юный Крис с мальчишеской гордостью исполнил роль посаженого отца своей матери.

Трикси медленно шла по нефу, сжимая маленькую ладошку сына, Паша ждал ее у алтаря. Его взгляд светился любовью и гордостью, а душа была исполнена искренней благодарности. На Трикси было простое платье из розового щелка, подпоясанное белыми лентами, купленное Макрияннисом в Навплионе. В руке она держала скромный букетик белых. роз. Венок из таких же роз украшал ее голову. Она была похожа на златокудрого ангела.

Из-за четырехлетнего мальчика и, возможно, из-за Паши питавшего неприязнь к подобным мероприятиям, греческую церемонию бракосочетания значительно сократили. Когда их объявили мужем и женой, Паша с галантным поклоном и широкой улыбкой представил Трикси небольшой аудитории..

— Моя жена, леди и джентльмены. Я самый счастливый человек на свете, — объявил он радостно.

Трикси не сдержала слез, а Паша прильнул к ней в поцелуе, потому что не знал другого способа осушить женские слезы. Собравшиеся огласили часовню радостными криками и захлопали в ладоши. Трикси успокоилась, а отец Грегориас, выждав длительную паузу, громко кашлянул, чтобы напомнить Паше-бею, что они находятся в церкви.

Прием проходил в монастырском саду, заросшем лилиями. Все от души веселились, забыв на время о войне. Молодожены строили планы провести два дня из положенного им медового месяца на вилле в окрестностях Навплиона. Но не в полном уединении. Они собирались взять с собой Крис и его друзей, а Макрияннис со своими солдатами вызвался их охранять. Несмотря на краткосрочность и сопровождающую свиту, это все же будет нечто вроде медового месяца. Паша решил непременно подарить Трикси эти два дня перед отъездом на войну.

До последнего момента он ей не скажет, что не берет ее с собой.

Он не хотел омрачать блаженство отведенных им вместе дней, возможно, последних в их жизни, когда война вспыхнула с новой силой. Макрияннис со своим отрядом получил приказ прорваться сквозь турецкую осаду, обложившую Миссолунги.

Вино весь день лилось рекой, и поздним вечером воины покидали монастырь веселые и шумные. Тем не менее в силу привычки, выработавшейся в этой разоренной войной стране, они образовали вокруг Трикси и мальчиков плотное кольцо. Колонна во главе с Пашей и Макрияннисом двигалась, построившись в военном порядке, с оружием наготове.

Новость о Пашиной свадьбе не могла оставаться тайной в городке, где информатор сидел на информаторе и десятки стран имели своих шпионов: от точной дислокации такого воинского формирования, каким командовал Макрияннис, зависела жизнь целого турецкого батальона.