И я поняла.

Все слагаемые несчастья собрались вместе. Теперь требовалась только искра.

Искра вспыхнула, когда Сьюзен вернулась в слезах после котильона. Я плелась следом в тени ее позора, чувствуя себя оскорбленной, точно так же как и она, хотя не сделала ничего такого, чем могла бы заслужить подобное. Тем не менее, как всегда бывает в таких случаях, как только сопровождающий доставил нас в отцовский дом и отчитался, нас обеих представили перед тетушкой Амели. Она со строгим, как у судьи, видом сидела на простом деревянном стуле, сложив руки на набалдашнике трости, которой стала пользоваться с недавних пор.

– Ты плюнула в лицо мальчику, – сказала она без предисловий. – Это непростительно.

– Он положил руку…

– Мальчики всегда делают такие вещи. Это ты была обязана догадаться о его намерении и помешать ему, не нанося оскорбления. Чему еще, по твоему мнению, ты должна была учиться, посещая котильон?

– В таком случае не трудитесь больше отправлять меня туда. Я не собираюсь быть особой такого рода.

– И какого же рода особой ты, по твоему мнению, можешь быть?

– Сама собой! – заявила Сьюзен.

Две женщины (тогда я поняла, что сестра оторвалась от меня еще на один этап и рассталась с детством) впились друг в дружку взглядами. Я же – несчастная, никому не нужная – стояла рядом и не могла уйти. Я сцепила руки за спиной и принялась по очереди выкручивать себе пальцы на каждой руке. Несправедливость того, что меня заставили торчать там, терзала меня все сильнее с каждой минутой.

– Я прямо не знаю, что с тобой делать, – сердито сказала тетушка Амели. – Почему ты так себя ведешь? Почему я не могу добиться от тебя прямого и честного ответа? Почему…

– Почему бы вам не спросить ее подружку? – буркнула я.

Губы тетушки Амели сжались в тоненькую нитку, а лицо побелело. Взмахнув тростью, она – трах! – громко стукнула ею по полу. Потом вскочила и в вихре развевающихся юбок покинула комнату, оставив Сьюзен дрожать от страха.

Но, когда я попыталась успокоить сестру, она оттолкнула меня.

Развязка наступила позже, чем я ожидала, почти через неделю после размахивания палкой и бегства тетушки Амели. Она препроводила нас в строгий, совершенно не женственный кабинет Метрессы – по слухам, та, прежде чем попасться на глаза отцу, была кризисным консультантом – и, сделав реверанс, удалилась. Метресса была хорошенькой женщиной, постепенно переходившей в разряд «видных собою», очень рослой и стройной, в тот вечер она была одета в розовое платье. Когда она заговорила, голос ее звучал не гневно, а печально:

– Вы обе знаете, что ваша роль в жизни заключается в том, чтобы удачно выйти замуж и внести вклад в престиж нашего дома. В вас были вложены большие деньги. – Сьюзен открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Метресса жестом остановила ее. – Мы собрались здесь не для споров; то время давно прошло. Никто не в претензии к тебе из-за того, чем ты занималась с этой юной леди. Я много раз устраивала перед вашим отцом представления подобного рода с другими женщинами. Но вы обе должны научиться смотреть в свое будущее без сантиментов и эмоций. Сейчас мы прогуляемся по городу. Нужно кое-что вам показать.

Мы выбрались на освещенные фонарями вечерние улицы Порт-Мимизона. Мне почти не доводилось испытывать подобного удовольствия прежде, и поэтому мои мрачные предчувствия перемежались своего рода эйфорией. Легкий ветерок нес случайные обрывки музыки и взрывы хохота с невидимых пирушек. Как принято для женщин, идущих без сопровождающих, мы, все три, оделись в длинные плащи и прятали лица под венецианскими карнавальными масками – мы с сестрой надели простенькие voltos, а Метресса medico della peste с клювом, длинным, как нос Пиноккио.

На невольничьем рынке летом было темно и тихо. Нигде не горело ни единого фонаря, и потому квартал, где не светилось ни единое окно, походил на опасного зверя, изготовившегося к прыжку на неосторожную добычу. Но Метресса не прибавила шагу. Мы свернули за угол и в конце темного, похожего на туннель переулка увидели яркий свет и хорошо одетых мужчин и женщин, торопливо поднимавшихся на крыльцо бойцового клуба.

Метресса провела нас к боковому входу, постучала, и нас впустили. Маленький, похожий на гнома человечек проводил нас в отдельную гостиную, где стояли кожаные кресла и в перламутровых канделябрах мерцали свечи.

– Мы будем пить чай, – сказала она гному, и тот поспешно удалился. Пока мы ожидали неведомо чего, Метресса вновь обратилась к нам:

– Я уже упоминала о хлопотах и расходах, связанных с вашим образованием. Вы, наверно, думаете, что, если вам не удастся выгодно выйти замуж, вас попросту продадут в куртизанки. Такого вполне можно было ожидать в предыдущем поколении. Но время все меняет. Детей мужского пола становится меньше, и на рынке переизбыток даже наилучшим образом воспитанных девушек. Все больше мужчин обращается к педерастии. Причины этого не слишком понятны. Социальные? Или кумулятивный эффект от химических соединений, присутствующих в следовых количествах в окружающей среде и накапливающихся из поколения в поколение? Никто этого не знает.

– Я не расстанусь с Гизеллой, – почти спокойно сказала Сьюзен. – И вы никакими угрозами не заставите меня изменить отношение к ней. Мы с нею… впрочем, вы вряд ли имеете представление о такой страсти, как наша.

– Не имею представления о страсти? – Метресса негромко рассмеялась, словно зазвенели серебряные колокольчики. – Дорогая моя, а как, по-твоему, я оказалась втянута во все это?

Подали чай, и мы, представляя собой безвкусную пародию на семейную сцену, приступили к чаепитию.

Прошло, как мне показалось, несколько часов. В конце концов из-за стены донесся рев множества голосов, и в дверях появился почтительный гном.

– А-а… – Метресса поставила чашку. – Пора.

Мы вышли в ложу в антракте, когда победителя повалили наземь и ввели ему успокоительное, а его противника унесли. Сьюзен сидела в напряженной позе, я же не могла устоять перед искушением перегнуться через барьер и оглядеть зал. В театре пахло сигарным дымом и человеческим потом, а фоном для всего этого служил слабый запах трюфелей, настолько привычный для меня, что я поначалу даже не заметила его. Люди передвигались по залу, вставали с мест, покупали выпивку, удалялись парами в закрытые ложи, а еще… Мой взгляд остановился на крупном мужчине, который резким движением поднес к носу маленький флакон. Голова его запрокинулась, на широком лице расцвела неумелая улыбка. Я никогда еще не видела, чтобы ароматы употребляли на людях, а теперь обратила внимание на то, что этот жест снова и снова повторялся по всему залу.

– Продукция вашего отца, – заметила Метресса, – чрезвычайно популярна. – Я не могла понять, был ли это призыв гордиться или, наоборот, устыдиться, но не чувствовала ни того ни другого, а только растерянность и испуг.

Через некоторое время зрители, руководствовавшиеся сигналами, которых я не видела, вновь заполнили ряды кресел, ярусами расходившиеся от центральной ямы, огражденной парусиновыми стенами. Громкий ропот перешел в приглушенное бормотание, тут же вновь взорвавшееся ревом нездорового восторга, под который из противоположных загонов выволокли двух спотыкающихся обнаженных девушек. Головы у них были острижены наголо (как я позднее узнала, для того чтобы противник не мог схватить за волосы), а лицо одной было выкрашено красным, а другой – синим. Без этого их невозможно было бы различить – обе были одинаково худощавы и одного роста.