В дверном проеме — Вальтер Второй, Инсбрук-Грац. Усики, тонкий пробор, волосы в бриолине, как у клерка с Уолл-стрит. Пиджак в полоску, узкий галстук удавкой.

Тросточка.

Подмигнул, исчез.

— Разрешите, господин Перри?

На порог ступила незнакомая женщина в скромном сером платье. Темный платок на голове, в тонких желтоватых пальцах — четки. Смуглое некрасивое лицо, бледные, почти белые губы. Над левой бровью — старый шрам. Сколько лет, и не догадаешься. Под сорок? За сорок?

— З-заходите, пожалуйста!

Ничего не понимая, он попятился, кивнул на ближайшее кресло.

— Садитесь! Чем могу…

Их взгляды встретились, и молодой человек ахнул.

Кирия!

Casta Diva, Пречистая богиня молча прошествовала к креслу. Села, кивнула на соседнее. Уолтер заспешил, устроился на самом краешке.

Негромко хлопнула дверь. Инсбрук-Грац на посту.

Певица не спешила. Пальцы привычно перебирали четки. Зернышко, еще зернышко, еще одно, еще…

— Мне было восемнадцать лет, — заговорила наконец она. — Я убила турецкого аскера. Ножом в спину — ударила один раз, потом еще дважды.

Помолчала. Ожгла взглядом.

— А сейчас мне хочется убить вас, симпатичный юноша с журнальной обложки.

Уолтер почему-то совершенно не удивился.

— Вы не первая, госпожа Кирия…

Бледные губы еле заметно улыбнулись.

— «Кирия» и есть «госпожа», мистер американец.

— Д-да, вспомнил. Тогда Кирия-Кирия. Я уже, знаете, Кирия-Кирия, привыкать начал. Это как землетрясение в Калифорнии. Падаешь на пол, голову руками закрываешь.

Резкий злой стук четок.

— Убить вас хотят за ваши проделки, Уолтер Перри. Каташкопош… Мелкий агентишка!.. Лучше бы нанялись канавы копать.

Подалась вперед, взглянула прямо в лицо.

— В греческом православном монастыре на маленьком острове в Эгейском море встретились две девушки, две сестры-послушницы. У каждой за спиной не было ничего, кроме смерти и пепла. Им казалось, что жизнь кончена. Они подружились, вместе пели в монастырском хоре.

Кирия помолчала немного, прикрыла веки:

Уолтера ожгло холодом. Это был голос не Пречистой богини. Так могла петь девушка-тень на серебристой тропе под Небесами. Певица заметила, взглянула строго.

— Сейчас бы я осталась там навсегда и славила бы Творца до последнего своего вздоха. Но мы с Маргаритой были молоды, и нам почудилось, что можно прожить жизнь заново. С тех пор мы вместе, две сестры.

— Но я ничего плохого… — попытался вставить слово он, однако был остановлен резким жестом.

— Вы, господин Перри, — никто, глянцевый мальчик. Более того, мне почему-то кажется, что сейчас ваша жизнь не стоит и медной монетки с изображением Линкольна. Если бы Марг просто развлеклась с вами, куснула молодого мясца, я бы искренне порадовалась…

Выговорить «Убирайтесь!» Уолтер все же не смог.

— Это наше дело. Мое и Марг.

Темные глаза вспыхнули, четки зашевелились, словно кольца гремучей змеи.

— Правда? Тогда расскажите мне, ее сестре, о своих планах. У вас есть особняк? Капитал в швейцарском банке? Знакомства на Бродвее и в Карнеги-холле? Или вы просто бросите немолодую искалеченную женщину, подарив ей прощальный поцелуй в лоб?

Встали одновременно. Молодой человек вскочил, певица поднялась медленно, опираясь рукой о спинку кресла.

— Мне не интересно, что вы сейчас ответите, Уолтер Перри, — холодно и спокойно проговорила она. — Осколок снаряда отрубил моей сестре ладонь. Вы нацелились в ее сердце. Только не вздумайте делать ей предложение, в вашем нынешнем состоянии это пошло и глупо. Предложение делаю я.

Шагнула ближе, окинула взглядом с ног до головы.

— Да, вы симпатичный. У Марг хороший вкус. Я надену на вас приличный костюм, научу некоторому обхождению и возьму к себе в свиту. Слово не нравится? Пусть будет «команда», разницы нет. Станете ездить с нами и выполнять все, что скажут. Только не спрашивайте, придется ли вам прыгать через обруч, молодой человек. Прикажу — прыгните. А все прочее — и в самом деле ваше с Марг дело.

Уолтер Перри, любитель в среднем весе, вспомнил, как во время одного из боев он пропустил удар. Атаковал — свинг правой в лицо, увлекся, подставился… Соперник был готов: нырок, апперкот правой в челюсть и короткий левой — в солнечное сплетение.

Боль перетерпел. Попытался ответить.

— Я могу пожертвовать собой, Кирия-Кирия. Монетка с профилем Линкольна — невеликая ценность. Но я попаду в ад, если брошу двенадцатилетнего мальчика, который ждет меня в Нью-Йорке. В нашей квартире хватит места и для троих. Особняк… Будет особняк, не беспокойтесь. А насчет всего прочего… Не думаю, что Маргарита фон Дервиз способна любить пуделя, который прыгает через обруч.

Кирия ушла молча, не простившись.

3

— Госпожа Фогель! Госпожа Фогель! Погодите! Постойте, прошу вас!..

Мухоловка даже не обернулась. Шла, как прежде, лицом в закат, ступая по темно-красному вечернему серебру.

— …Я в воздухе, что между пальцев течет, я — птица, чей вам недоступен полет… Это я! Я в снежную бурю — мороз и ветра… Я!.. Нам надо поговорить. Стойте же!

Девушка взглянула вверх, в гаснущее небо, и уже в который раз попыталась повторить запретное для нее Имя.

Тщетно…

— Ах, вот вы как? Ну, я хотел по-хорошему.

Удар сбил с ног. Еще один заставил схватиться за грудь. Лицо. Живот. Снова в грудь…

— Встать, с-сука!

Крови не было, зато сполна хватило боли. Мухоловка закусила губу, оперлась на локоть, зацепилась взглядом за красный диск уходящего солнца. Приподнялась.

— Шевелись, шевелись, дрянь! — подбодрили слева. — И не таких гордых об колено ломали.

Встала, выпрямилась, вздернула подбородок.

…Прямой в лицо — по губам, по носу в веснушках.

— Fick dich! — четко и ясно выговорила она.

За ухом добродушно рассмеялись.

— Совсем другое дело! А то взываете, просите, скоро молиться начнете. Нет, специальный агент Фогель. Никто там, наверху, вас слушать не станет. Вы — наша. Так сказать, переданы в руки для исполнения. Сядьте!