«Почему я не послушала совет Глеба Ивановича? Ведь он приказывал исчезнуть из города после его ареста! Снабдил документами, деньгами…» — подумала она, идя по длинному коридору.

Дело тайной организации ЕТБ вел следователь Адхем Алиевич Али, восточный человек с узкими хитрыми глазами. Расспросив о работе в лаборатории, поинтересовался: неужели она за столько лет не рассмотрела «контру», которая свила гнездо в лаборатории?

— Тебе тем более непростительно, ведь, оказывается, ты наш секретный сотрудник еще с двадцатого года, — доверительно сказал он и показал отчеты, которые она когда-то передала Блюмкину. — После инцидента на даче Бокия ты должна была немедленно поставить нас в известность для принятия мер!

Несмотря на дружески-покровительственный тон следователя, Женя чувствовала угрозу, исходящую от него, — он ей не верил. Теперь Женя понимала, какой опрометчивый шаг сделала, не последовав распоряжению Бокия. Но ей не хотелось покидать Москву, Анюту, даже Николая и после стольких лет спокойной жизни отправляться неизвестно куда.

«Наверное, это возраст», — грустно подумала она и сделала следующий опрометчивый шаг: отправилась за советом к Никодиму, с которым сдружилась за время поездки, хотя внутренний голос просто кричал об опасности.

Никодим жил в частном доме на окраине, недалеко от Москвы-реки. Женя никогда у него не была, знала только адрес и очень долго туда добиралась. К ее удивлению, калитка оказалась закрыта, хозяина не было, как и его верного пса Смелого. Женя подумала, что, может, ошиблась адресом, и постучалась в соседний деревянный домик, окрашенный зеленой облупившейся краской. Соседка сообщила ей страшную новость, что скоро будут сороковины по Никодиму, скончавшемуся от сердечной болезни, а его собаку какие-то люди после похорон увели со двора. Потом неприязненно спросила, не родственница ли она, узнавшая о смерти Никодима и теперь претендующая на его дом. Женя молча повернулась и ушла.

«Эх, Никодим! — думала она, глотая слезы. — Не послушался ты меня, поверил в человеческие чувства, которые давно вытравил яд власти».

На следующий день в местное управление НКВД поступило письменное заявление от соседки, которая сообщала о приходе родственницы покойного Никодима Бешкетова и детально ее описывала. Пока донос прошел бюрократический круг и лег рапортом на стол следователя Адхема Алиевича Али, Женя уехала из Москвы. Прощальной записки она не оставила, чтобы хоть на первое время поставить всех в тупик своим исчезновением.

Женя только после смерти Никодима поняла, что документы, которые ей доверили, важнее человеческой жизни и следствие не остановится ни перед чем, лишь бы вырвать у Бокия признание, куда он их спрятал. С собой она решила ничего не брать, только деньги и новые документы. Ей жаль было расставаться с дневником, начатым в девичьи годы, в который она, правда, давно не делала записей. Подумав, она взяла дневник с собой, ведь о его существовании не знали даже Анюта и Николай.

— 43 —

— Гражданочка, чай пить будете?

В дверях купе стояла рослая проводница, неловко держа в руках четыре дымящихся стакана с кипятком. Женя отметила, что это не та, которая проверяла билеты при посадке. Квадратная, ширококостная, с колючим тяжелым профессиональным взглядом. Внутри у нее все сжалось. Похоже, чекистка. Возможно, Бокий уже заговорил и по ее следу пустили энкеведешников, разыскивающих ее по фотографиям и приметам. Правда, она успела сменить одежду, разбросав старую по свалкам, и приобрела круглые очки в проволочной оправе, с простыми стеклами, которые вместе с косой, уложенной горкой, придали ей вид учительницы.

«Неужели за мной потянулся «хвост» и все меры предосторожности напрасны? Через три часа будет Шевченко, узловая станция рядом с небольшим украинским городком Смелой. Может, попробовать изменить маршрут, и пересесть на другой поезд? Если у меня еще будет такая возможность…» — пронеслись невеселые мысли у Жени в голове.

— Гражданочка, мне недосуг здесь стоять! — окрысилась проводница, — Последний раз спрашиваю: чай пить будете? Чтобы потом не обижались, я больше котел топить не буду, за кипятком пойдете в вагон-ресторан.

— Извините, задумалась. — Женя постаралась взять себя в руки. — Два стакана чаю.

— Вы одна едете, берите пока один. За вторым подойдете, а то у меня стаканов на всех пассажиров не хватит! — отрезала проводница.

Нотки скандала в ее голосе исчезли, и у Жени немного отлегло от сердца. Возможно, она все же ошибается.

На столике оказался стакан в дешевом металлическом подстаканнике с еле закрашенным кипятком. Проводница ушла, и ее было слышно уже в соседнем купе. Там тоже едет только один пассажир. Время переполненных вагонов, когда казалось, что вся страна пыталась ехать куда-нибудь подальше от обжитых мест, миновало.

«Как много у меня связано с железной дорогой! Дореволюционный вокзал… Жизнь там постоянно била ключом… — подумала Женя. — Удельная, Левашово, Галич… Дореволюционные мягкие вагоны первого и второго класса, кавалеры и подружки… Как это было недавно и как давно! Разбросало всех по свету, кого-то уже нет в живых. Тогда мы были максималистами. Казалось, что жизнь бесконечна и слишком медлительна. Старались любыми способами ее ускорить. А сейчас, в преддверии сорокалетия, кажется, что жизнь летит, словно поезд к конечному пункту, и нет возможности хотя бы замедлить ее движение».

Жене надоело бездумно смотреть в окно, за которым уже ничего не было видно из-за сгустившейся темноты, лишь изредка нарушаемой редкими робкими огоньками, мгновенно появляющимися и исчезающими, словно призраки.

Семнадцать лет прошло, как она уехала из Украины, но ничто не пробуждало воспоминаний — даже когда было еще светло и можно было смотреть в окно на местные пейзажи. Женя встала, достала из-под сиденья багаж, вынула толстую зеленую тетрадь в коленкоре. Изготовлено на бумажной фабрике братьев Баженовых и К° — название, которого давно не существует, как и ее владельцев, наверное, расстрелянных или, если повезло, живущих в эмиграции. Это все, что осталось у нее от прежней жизни, ниточка, которая связывала ее с прошлым. Десятилетия назад она прекратила вести дневник, а теперь жалела: ведь столько было событий, которые по прошествии лет становились тусклыми и призрачными, словно не с ней происходили. А когда пыталась вспомнить, сознание исподтишка дорисовывало «картины», которых не было, идеализируя или, наоборот, сгущая краски, — словно недобросовестный историк, работающий в угоду власти. За время дороги пересмотрела дневник и сделала пометки, словно собиралась дать его кому-нибудь почитать. Наверное, только Анюте. Дочь взрослеет, и хотелось бы, чтобы она не повторила ошибок, которые мать допустила в молодости. Поэтому и объясняла те далекие события.

Если будет возможность, перешлет дневник в Москву, Анюте. Если…

В последнее время Женю преследовало ощущение, что она постоянно находится в темноте, даже при свете дня пребывает

в затянувшейся ночи, мучительно долго ожидает рассвета, который в ее жизни запаздывает на многие годы.