2. Да, говорить правду легко, и поэтому я действительно чувствую себя лучше, хотя эта тема касается только нас, и НИКОГО больше, тем более каких-то там «искушенных дружков-художничков», которые существуют только в твоем воображении. Вот был бы кайф, если бы я действительно вращалась в кругу людей, которых ты там себе напридумывал, я бы не потратила бо’льшую часть жизни на идиотские страдания.

3. Я не употребляю наркотики и никогда ими не интересовалась – ни в Поттерс-Прери в подростковом возрасте, ни в Чикаго, когда училась в институте. Если хочешь найти доказательства чьей-то пагубной зависимости, ищи их в собственном шкафчике для лекарств: мама годами ими злоупотребляет.

В общем, чтобы не ходить вокруг да около, скажу прямо: ИДИ К ЧЕРТУ.

Теперь мама: хочешь знать, почему все так получилось?

1. Потому что ты закармливала меня нездоровой едой и сделала меня такой же толстой, депрессивной и больной, как ты сама. Я могла заработать диабет 2-го типа; предполагаю, что ты движешься в том же направлении и испытываешь соответствующие проблемы. Еще не поздно все исправить: ЗАЙМИСЬ СОБОЙ, ПОКА ОКОНЧАТЕЛЬНО СЕБЯ НЕ УГРОБИЛА!

2. Потому что ты осуждала всех без исключения друзей и подруг, с которыми я росла. Даже морально-безупречные «друзья», которых ты специально подбирала мне из церковных групп, и те в конечном счете тебя не устраивали. Прекрасный способ заставить девочку чувствовать себя столь же никчемной, как и ты сама, сука!

3. Потому что ты пыталась помешать мне следовать своему призванию. Все знающие люди – от учительницы в начальной школе до преподавателей из Института искусств – говорили тебе, что я феноменально талантлива и должна заниматься искусством. Почему нельзя было просто дать мне возможность писать картины и рисовать? Что это за бред?

4. Потому что ты пыталась помешать мне уехать из П.-П. Наверное, тебе там хорошо, мне же всегда там было только плохо. ПОРА УЖЕ ПОВЗРОСЛЕТЬ И ПРИЗНАТЬ ЭТО.

5. Потому что ты пыталась вызвать у меня чувство вины перед Богом. Не уверена, что Бог вообще существует. На самом деле, я надеюсь ради твоего же блага, что Его НЕТ, потому что иначе Он будет очень зол на тебя, когда наступит Судный день, поскольку ты ПРИСТАВАЛА К НЕМУ НАСЧЕТ ЛЮБОЙ БАНАЛЬНОЙ МЕЛОЧИ, а потом сама же придумывала, что Он там якобы тебе отвечал. Ты верующая, ну и прекрасно, – занимайся своей верой (по-тихому) и не пользуйся ею, чтобы контролировать людей, манипулировать, добиваться превосходства над ними или доканывать их своими бреднями.

Майами-Бич – прекрасное место, здесь очень тепло: 29 градусов. Как там в вашем Оттере с погодой?

Л.

И вот я в Майами, сижу в высотке по уши в собственном дерьме. Нос и скула пульсируют от боли. Я забралась голая в свой медвежий лягушатник и пытаюсь смыть с лица чуть не все физиологические жидкости, существующие в природе. Движения машинальны. Странно, но меня даже не мутит. Я осторожно высмаркиваю больной нос в бумажное полотенце: сопли до сих пор вперемешку с калом, рвотой и засохшей кровью. Цвет, текстура и вообще вся эта каша на бумаге вызывают какое-то нездоровое возбуждение. Я барахтаюсь во всем этом бреду: ощущение раздрая, растерянности и безумия. От боли хочется плакать и кричать, а потом становится просто смешно. Я наблюдаю, как c лица стекает вся эта гадость: вода чуть теплая и коричневатая от дерьма. В углу беззвучно работает телевизор. У меня не поднялась на него рука: ведь никого больше у меня сейчас нет.

Художник должен честно смотреть на собственные недостатки, на все свое говно. Поначалу смерть Барри Кинга меня надломила, но от этой истории у меня каким-то неуловимым образом всегда улучшалось настроение. Благодаря ей я оказывалась в центре интригующей драмы.

Я сама как ходячая выставка, ходячее шоу. Человек-экспонат: человек будущего, человек прошлого. Прошлая Лина, будущая Лина. Лина, постоянно возникающая в виде отражения на оконном стекле. С другой стороны, кроме выставок, шоу, я ничего и не умею.

Как тогда в Чикаго. Во многом благодаря Джерри я близко сошлась с якобы крутой компанией. Оливия и Алекс были его приспешники (очень Джеррино словечко), я привела Аманду и Ким. Мы постоянно тусили, но и на занятия всегда успевали, в основном благодаря моему наущению, хотя зачастую и в последний момент. Расталкивая публику, мы пробирались через институт мимо средневековых артефактов и доспехов к нашим мастерским и лекционным залам, расположенным на задах.

Теперь Джерри. С чего начать?

Я была на какой-то вечеринке в Викер-Парке[81], торчала на кухне и сжимала в руках бутылку дешевого чилийского красного вина, пытаясь решить, нажраться или нет, в надежде, что это придаст мне уверенности для общения с нормальными людьми. Теперь я понимаю, какая я была дура, что так думала. Нормальных же не бывает, мы все какие-то пришельцы, по крайней мере те из нас, кто хоть что-то из себя представляет. И все мы совершенно напрасно пытаемся прикидываться людьми.

Я его, конечно, видела и раньше, да и не я одна. Джерри учился на последнем курсе, и многие новички, а также самые популярные преподаватели носили его на руках. По школе ходили почтительные перешептывания: «А Джерри сегодня придет?», «А над чем Джерри работает?», «А у Джерри есть чего?». Как же все это было нелепо.

Потом он уставился на меня, именно уставился, как будто я какой-то экзотический артефакт. Он стоял в дверном проеме, такой классный: сильная, красивая фигура, копна густых черных волос, бездонные темные глаза, в которые я не могла даже посмотреть. Я чувствовала его ершистую уверенность и силу, лучи которой доходили до меня из-за кухонной стойки, а когда он подошел, внутри у меня все сжалось.

Дальше Джерри сделал нечто странное. Он представился и, когда я в ответ промямлила «Лина», снял с меня берет, убрал челку с лица и вернул берет, заправив под него волосы, на место. Тут я заметила, что у него очень длинные ресницы, как будто накладные девичьи.

– Хочу видеть, с кем я говорю, Лина. И такие глаза не стоит прятать, – сказал он с широкой улыбкой, которая нейтрализовала мое возмущение этой наглостью.

Я жалко растянула губы в улыбке, как маленькая девочка. Я была настолько одурманена его присутствием, что даже не злилась за это на себя (ненависть к себе придет потом).

Мы проболтали целую вечность, потягивая вино, потом еще пили вино и еще. Потом странная магическая пьяная сила понесла нас по бело-черным обшарпанным улицам к нему домой мимо покрытых снегом машин, которые окаймляли проезжую часть, как огромные зубы. К счастью, это было не так далеко. Он жил в верхней части старого дома, разделенного на две квартиры. Его квартира была просторная, даже шикарная. Я думала, мы сейчас займемся с ним сексом, и я очень хотела, но вместо этого мы просто болтали, обнимались и пили кофе. Забрезживший рассвет высветил поры на коже Джерри, острые углы его челюстей и скул: он предложил поехать на Элке в центр ко мне в общагу. Хотел посмотреть мои работы. Я помню тепло его тела рядом с собой в переполненном поезде; хотелось, чтобы наше путешествие на метро длилось вечно.