Я уже провел около трех часов в сем месте, как один из придворных скороходов вошел с приглашением меня на обед к государю к 4 часам в Аничковский дворец. Тот же скороход сказал мне, что государь сам приехал во дворец и осматривает комнаты; почему и я пошел к государю и застал его с великим князем Михаилом Павловичем, князем Волконским и архитектором, ходящим по залам, из коих он вскоре вышел и, поднявшись чрез узкие лестницы на другой этаж, осматривал разные кладовые и жилые покои, довольно неопрятные, в коих он, кажется, хотел сделать перестройки. Он меня тотчас отпустил с дежурства и пригласил к обеду; но я не ушел, а ходил за ним. Остановившись перед какой-то старинной картиной Полтавского сражения, которая висела на стене, и на которую государь обратил внимание, я рассматривал ее. Государь тогда, обратившись ко мне, рассказал, в каком он положении ее где-то застал, приказал исправить и повесить тут. Я спросил государя, видел ли он в Киеве у фельдмаршала Сакена масляными красками писанную картину, изображающую Кагульское сражение.

– Нет, а хороша?

– Отличная живопись, и все лица на оной портреты, как говорят.

– Какую минуту сражения она изображает?

– Атаку гренадер в присутствии фельдмаршала Румянцева.

– Надобно ее достать, – и, обратившись к Волконскому, сказал. – Спишись с фельдмаршалом и попроси, чтобы он ее прислал ко мне.

– Картина сия не принадлежит фельдмаршалу, – отвечал я, – он с большим трудом получил ее на время из Нежина, кажется, от учителя тамошней гимназии.

– Ну так пускай он ее сюда пришлет, ее можно будет, по крайней мере, скопировать. Волконский, напиши фельдмаршалу.

Тогда обратившись к Михаилу Павловичу, который сзади оставался, пока государь далее пошел, я спросил его, видел ли он также древнюю довольно картину в таком же роде в Адмиралтействе.

– К стыду моему, – сказал Михаил Павлович, – поверишь ли, что я никогда не бывал в Адмиралтействе; да это так случается с петербургскими жителями, что они откладывают и не видят здешних редкостей.

– Я как приезжий, – отвечал я, – принялся за осмотр всего достопамятного в столице и начал с учебных заведений, коих уже несколько видел.

– Милости просим в наши заведения, – отвечал Михаил Павлович, под ведением коего они находятся, – не угодно ли и вместе когда-нибудь поедем смотреть их?

Он еще несколько говорил о посторонних предметах со мной, во все время как мы ходили по разным переходам, и, наконец, поднялись на чердак, который также весь исходили и вышли на крышу, в галерею телеграфа, оттуда спустившись, прошли на половину государя. Я не входил в оную и остался в первых комнатах; но государь, заметив сие, послал меня позвать, показывал кабинет и комнаты свои и, проведя в отделанную по-турецки особенную круглую комнату, сказал, чтобы я себе вообразил, что я в Турции или в Персии; спросил, как мне нравится это убранство в его дворце и можно ли прочесть арабские надписи, сделанные на стенах. Я прочел некоторые, которые были очень неправильно сделаны.

– Да, я думаю, что они не очень верны; да лишь бы сходство на их буквы было.

С государем был тут академик-живописец Бруни, которому он поручил сделать некоторые исправления или перемены в живописи. Спускаясь с крыльца, государь по обыкновению своему отпустил меня, благословив рукой, и я возвратился домой.

К 4-м часам я явился в Аничковской дворец к обеду. Приглашены были князь Александр Николаевич Голицын, граф Орлов, князь Трубецкой, граф Бенкендорф, я, дежурный флигель-адъютант князь Белосельский и дежурная фрейлина графиня Медем. Вошедши в комнату, государь обратился ко мне и сказал шутя, что он мне уже прежде говорил, что при нем дежурных нет, а потому, чтобы я шарф скинул. Севши за стол, он сказал мне, что читал письмо, писанное ко мне тосканским консулом Рос-сети из Александрии и что оно очень занимательно. Письмо сие, полученное мной на днях, я отдал графу Орлову, который довел это до сведения государя через графа Нессельроде; оно заключало несколько сведений о политических делах Махмет-Али, о прибытии к нему польского генерала Дембинского с шестью офицерами для обучения войск и о происшествии, случившемся в Вифлееме, где разграблены арабские монастыри, а также об оскорблениях, сделанных, кажется, в Бейлане[182] английскому консулу. Я спросил государя, продолжать ли переписку мою для получения новых сведений от Россети?

– Продолжай, – отвечал государь, и стал говорить про преувеличенные известия о чрезвычайной силе египетского паши.

В ответ на сие я сообщил государю то, что я знал об оном и сказал о намерении паши формировать кирасирский полк, для чего он и кирасиров уже выписывал из Франции. Сие показалось государю очень странно, и, говоря о войсках, он спросил меня, видел ли я египетские? Один батальон только, отвечал я, и объяснил государю, как Махмет-Али устроил было этапы в Эфиопии, где ловили людей и доставляли их к этапам для определения в службу, но что люди сии не оказывались с потребными способностями для военной службы.

Говоря о делах европейских, он упомянул о каком-то случае, ныне встретившемся, кажется, с французами, в коем им было отказано, или дан довольно резкий ответ, после чего, как говорил государь, они замолчали и стали тише воды. «Nos amis les Prussiens, – продолжал он, – ont voulu rele-ver la chose en faveur des Français, mais n’y ont pas réussi»[183]. С сим вместе он с императрицей друг на друга взглянули. Но прусский двор, как я уже несколько раз мог заметить, не соответствует видам государя.

Стали говорить об испанских делах. Орлов подавал свое мнение о законности наследства в Испании[184].

– А мне какое дело до них? – сказал государь, – я не вмешиваюсь, как они себе хотят.