— Мы не могли с вами раньше встречаться? — спросил Поветкин.

— Исключено, — покачал головой Дима. — Хотя… Черт его знает. Мир так тесен, что сам иногда удивляюсь, как это мы уживаемся друг с другом. И еще не перезнакомились.

— А почему это мы за город выехали? Вроде на улицу Радио собирались.

Только сейчас режиссер обратил внимание, что машина летит в крайнем левом ряду по какому-то плохо освещенному шоссе. Поветкин плохо ориентировался за пределами города, за руль садился не часто. Но Москву от Подмосковья все-таки отличал без очков.

— Ах, забыл сказать, — замялся Дима. — В последний момент церемонию перенесли в загородный дом господина… Как его там… Блин, даже имя это блядское из головы вылетело.

Дима снял очки и сунул их в карман пиджака.

— Но, позвольте, — Поветкин почувствовал, как спина похолодела, по коже снизу вверх и сверху вниз пробежали крупные муравьи. — Мы ведь… Ведь я…

Он не знал, что сказать дальше. Впрочем, все слова лишь шелуха от семечек. Режиссер почувствовал, как что-то тупое, холодное ткнулось ему под ребра.

— Сиди, гнида, и не рыпайся, — сказал дядя Дима. — Иначе я твой чек прямо тут обналичу. И обивку сиденья не пожалею. Потом твою паршивую кровь водой из кишки смою.

— Послушайте, я известный режиссер, — Поветкин чувствовал, как страх сдавливает глотку, а голос дрожит. — Меня нельзя просто так вывезти за город и… Как кролика.

Молчание. Он сказал что-то не то, бандиты знают кто он такой.

— Бумажник в левом кармане, — добавил он. — И перстень вот. И часы. Хорошие.

Опять молчание. Эти мокрушники похитили его вовсе не за тем, чтобы выгрести немного денег и снять с пальца колечко. Все серьезнее, все куда серьезнее. Поветкин сморгнул, почувствовав, что взгляд туманят слезы. Его наверняка законопатят в какой-нибудь подземный зиндан, и станут тянуть деньги с жены, пока не выдоят ее всю, до последней капли. Она, дура, продаст квартиру, дачу, свои побрякушки с камешками, опустошит банковскую ячейку. Когда преступники поймут, что больше с нее не вытянешь ни гроша, Поветкина грохнут. А вдове в заказной бандероли пришлют его ухо. На память о покойном.

Господи, что же делать? И выхода нет, двери заблокированы. Да и выскочить из машины, идущей на бешеной скорости, это тот же смертный приговор. Только сейчас он понял, что тачка давно свернула с трассы на какой-то проселок, дорога идет лесом, в свете фар виднеются стволы деревьев и придорожный кустарник. И вспомнил человека, сидевшего рядом. Он приходил на репетицию, представился журналистом, а потом, когда Поветкин поймал молодого человека на вранье, заявил, что он знакомый Лары Демидовой. Вот оно как… Этот тип давно готовил похищение, примеривался. Матерый преступник, профессиональный убийца.

— Куда вы меня везете? — мертвеющими губами прошептал Поветкин. — И зачем?

Машина чуть сбавила ход, водитель снял с головы картуз, врубил свет в салоне и оглянулся назад. За рулем сидела Лариса Демидова. Сердце Поветкина провалилось в левую пятку, а потом подскочило, застучав у самого горла.

— Это вы Ларочка? — Поветкин хотел улыбнуться, но лицо свело судорогой. — Надо же…

— Ты хотел уединиться со мной, — сказала Демидова. — Сейчас у тебя будет эта возможность. Любовничек хренов.

— Я ничего такого не хотел. Я поддался случайному порыву страсти…

Свет погас. Дима ткнул режиссера пистолетом так, что тот охнул от боли. Поветкин прижал руки к лицу и тихо застонал. Воображение уже нарисовало картину скорой расправы. Он с простреленным брюхом валяется в придорожной канаве. Поветкин еще жив, он держится за живот, разорванный пулями, запихивая в себя вылезающие наружу кишки. Он плачет, просит о помощи. Но никто не слышит. Вокруг ни души. Только луна с темного неба наблюдает за его мучительной агонией.

Или убийцы посчитают такую смерть слишком легкой? И тогда его оскопят… И оскопленного, избитого до полусмерти, бросят в ту же канаву. Но сначала Лариса снимет с себя туфельку и ее острым каблучком выдавит Поветкину глаза. Один за другим. Раз, два… Бабы — самые жестокие существа на свете. Они способны на такое, что побоится сделать самый крутой жестокий мужик. Поветкин застонал громче, мысли и жуткие образы окончательно перепутались в голове. Машина остановилась.

— Снимай пиджак, — прошипел Дима.

— Что? Как вы сказали?

Оглушенный страхом, Поветкин не сразу понял, чего от него хотят, а когда понял, долго путался в рукавах пиджака, стягивая его с себя. Режиссер почувствовал, что преступник ловко обмотал его запястья бельевой веревкой, затянул узел и прошипел в ухо:

— Ну, выходи, тварь. Чего вылупился? Шевели поршнями.

* * *

Элвис лежал на верхнем ярусе нар и разглядывал фотографии, сделанные в ту пору, когда он проходил службу по контракту в Чечне. Вот, вытянувшись во весь свой прекрасный рост и повесив автомат на грудь, стоит сержант Митрофанов, он же Буратино. Вот присел на край железнодорожной платформы рядовой Паша Замотин, внешне он очень похож на Бобрика. Только моложе. И уже никогда не состарится. Вот греется у печки лейтенант Мазаев, человек, у которого был ответ на все вопросы. Он самый умный и самый скучный офицер, которого Элвису довелось встретить в армии. Точнее, был умным. Все в прошедшем времени. Вот медсестра Марина Бояркина, блондиночка с роскошными формами, тогдашняя любовь Элвиса. Говорили, что она выскочила замуж за одного полкана, родила двух мальчиков и теперь живет где-то под Читой.

В тюремной камере вырубили верхний свет, оставив включенной лампочку над дверью. Отбой. Элвис сунул фотографии под подушку, подложив руки под голову, он смотрел в темноту и вспоминал товарищей, с которыми его свела война. Когда же это было? Четыре года назад? Или пять? Или все сто? Тогда в Гудермесе задержалось чудесная пора бабьего лета, пахло прелыми листьями, отгоревшими пожарами и угольной пылью. Роту десантников по воздуху перебросили туда из Моздока. Задача взвода под командованием лейтенанта Мазаева, где служил Элвис, сменить сводный отряд транспортного ОМОНа, отправленный на переформирование, и до наступления зимы сопровождать поезда по маршруту Гудермес — Грозный.

Поезда ходили от случая к случаю, когда сформируют эшелон, а телячьи и пассажирские вагоны набьют шерстяными одеялами, армейскими палатками, консервами, носильными вещами и прочей хренью. Военные грузы поездами не перевозили. В наследство от милиционеров досталась половина небольшого железнодорожного склада на краю станции. Приземистая постройка с толстыми стенами, сложенными из красного кирпича, и двускатной железной крышей, изрешеченной автоматными очередями. Отдельный вход на двор, вдоль стен два десятка железных коек, посередине помещения печка, сделанная из железной бочки. Бетонный пол застелен десятком шерстяных ковров, которые милиционеры натаскали из разбитых снарядами ближних домов. Элвис облюбовал койку в дальнем углу, бросил на нее три матраса, накрыл их плащ-палаткой, получилось королевское ложе. Роту потрепало в боях под Бамутом, потом были два месяца переформирования в Моздоке. Элвис думал, он был готов к тому, чтобы снова оказаться на переднем крае, а вышло что-то вроде курорта.