Швигер рассказал ей о нападении. “Он, разумеется, ничего не слышал117, зато видел, и тишина, стоявшая все то время в субмарине, была хуже криков, даже услышь он их. Притом он единственный из всей команды видел происходившее. Он не посмел поделиться этим ни с кем из товарищей на борту”. После нападения, по словам невесты, он направился прямо в Германию. “Ему хотелось убежать от содеянного. Хотелось сойти на берег. Он был не в состоянии торпедировать еще один корабль”.

Рассказ женщины, пусть интригующий, противоречит тому, что писал сам Швигер в бортовом журнале. Если он и испытывал раскаяние, то в его действиях это никак не проявлялось.

Всего через пять минут после того, как Швигер бросил последний взгляд на “Лузитанию”, он заметил впереди большой пароход, идущий к U-20, и подготовился к атаке118. Ему полагалось оставить две резервные торпеды на дорогу домой – желательно одну в носовой части, другую в кормовой, – но устоять перед такой мишенью, 9000-тонным танкером, было невозможно. Швигер скомандовал “полный вперед”, чтобы U-20 оказалась впереди корабля, кормой к нему, что дало бы возможность выстрелить из одной из торпедных труб на корме. В 16.08 все было готово. Прицел был взят идеально: под прямым углом к курсу мишени, с расстояния прямого выстрела в 500 метров, или около трети мили. “Условия для нашей торпеды самые благоприятные, – записал он в журнале, – промах исключен”.

Он дал команду “огонь”. Торпеда вылетела из трубы, и субмарина содрогнулась. Швигер ждал, когда раздастся звук удара.

Воцарилась долгая тишина. Секунды тикали, и он понял: что-то пошло не так.

“Поскольку перископ некоторое время после выстрела торпедой остается погруженным, вынужден с сожалением признать, что я не смог установить, какого рода это был промах, – записал он в журнале. – Торпеда вылетела из трубы правильным образом и либо не пошла вовсе, либо не под тем углом”. По его мнению, на борту парохода никто ничего и не заметил.

Швигер снова пошел на базу. Субмарина всплыла, чтобы увеличить скорость и перезарядить батареи. С верха боевой рубки Швигер видел вдали клубы дыма, идущие из труб по меньшей мере шести пароходов, направлявшихся как в море, так и к берегу, однако новых попыток атаковать не предпринимал. Как выяснилось впоследствии, это его патрульное плавание было самым успешным. Пройдя в общей сложности 3006 миль, из них 250 под водой, он потопил суда общим тоннажем 42 331.

Пароход, по которому выстрелил Швигер, был британский нефтяной танкер “Наррагансетт”, направлявшийся в Нью-Джерси, и, вопреки его представлениям, на борту судна все прекрасно знали о промахе119. Первый помощник заметил перископ, и капитан, Чарльз Харвуд, скомандовал резко повернуть и дать полный ход.

Харвуд сообщил о происшествии по радио. Во время атаки он, откликнувшись на SOS-сигнал “Лузитании”, спешил на место катастрофы, но тут заподозрил, что это субмарина подала ложный сигнал, пытаясь заманить к себе его судно и другие корабли, идущие на помощь.

В телеграмме Харвуда, переданной в Военный кабинет Адмиралтейства в Лондоне, говорилось: “Шли на предельной скорости, в 15.45 заметили субмарину около 200 ярдов по правому борту. Субмарина выстрелила торпедой, та прошла в 10 ярдах за кормой. Корабль маневром ушел от погони. Субмарину видели позади 10 минут спустя в 16.00 … «Лузитании» не видели, решили, что вызов ложный”120.

Капитан Харвуд сменил курс и ушел от того места, откуда “Лузитания” в последний раз сообщила о себе.

Спасательный жилет, поддерживая его на плаву, поднял его с мостика, но опускающийся корпус судна тянул его книзу. “Казалось, какая-то гигантская рука вытаскивает весь корабль у меня из-под ног”, – говорил Тернер121. Когда он снова выплыл на поверхность, то увидел, что окружен островками разрушения и смерти. “Среди обломков крутились сотни тел, – рассказывал он. – Мужчины, женщины и дети плавали среди досок, спасательных шлюпок и невиданного мусора”.

Он сделал все что мог, полагал он, и теперь в нем проснулся инстинкт самосохранения. Он поплыл. Неподалеку от него оказался знакомый ему человек – Уильям Пирпойнт, полицейский из Ливерпуля. Внезапно Пирпойнт исчез. Его, подобно новобрачной Маргарет Гуайер, затянуло в трубу. “Я думал, ему конец”, – рассказывал Тернер122. Но Пирпойнт выскочил обратно с вырвавшимся из трубы паром и шипящим воздухом. Тело его было покрыто слоем сырой черной сажи, приставшей к нему, словно эмаль. Тут, по словам Тернера, Пирпойнт “до того перепугался, что поплыл к берегу, работая за десятерых”.

Корабль все еще двигался со скоростью около 4 узлов, по оценке Тернера. Тем временем нос корабля ударился o дно – в этом он был уверен. “Я заметил это, поскольку корпус на несколько секунд перестал тонуть, корма же была в воздухе. Корабль колыхался по всей своей 800-футовой длине, а потом пошел ко дну”123.

Это был странный момент в жизни капитана дальнего плавания. Двадцатью минутами ранее Тернер стоял на мостике, командовал одним из величайших за всю историю океанских лайнеров. Теперь он, все еще одетый в форму, плавал там, где прежде был корабль, в спокойном море под ярко-голубым небом, а от палубы, каюты, корпуса и даже высоких мачт корабля не осталось и следа.

Они с Пирпойнтом поплыли вместе. Тернер увидел трупы кого-то из корабельных кочегаров, плавающие поблизости вверх ногами в спасательных жилетах; всего он насчитал сорок таких. Чайки ныряли среди тел, не разбираясь, кто мертв, а кто жив. Впоследствии Тернер рассказывал своему сыну Норману, что ему пришлось отбиваться от птиц, которые пикировали с неба и выклевывали глаза у трупов, плавающих на поверхности. Позже спасатели сообщали, что, увидев стайку чаек, они знали, что найдут там тела. После этого случая Тернер настолько возненавидел чаек, что, по словам Нормана, “до самого выхода в отставку носил с собой винтовку 22 калибра и стрелял по чайкам при любой возможности”124.

Тернер провел в воде три часа, пока его не втащили в спасательную шлюпку; потом его перевели на рыболовецкий траулер “Блюбелл”.

Первое воспоминание Маргарет Макуорт после того, как она потеряла сознание в море, было пробуждение на палубе “Блюбелла”: она лежала раздетая под одеялом, зубы ее стучали, писала она, “словно кастаньеты”.

Над ней вырос какой-то матрос и сказал: “Так-то оно лучше”125.

Она почувствовала раздражение. “У меня было смутное впечатление, будто что-то произошло, однако мне казалось, что я все еще на палубе «Лузитании», и меня немного раздражало, что мною занимается какой-то незнакомый матрос, а не моя собственная прислуга”.

Она пришла в себя; матрос принес ей чаю. Он сказал, не особенно беспокоясь о любезностях: “Мы вас тут бросили поначалу, решили было, что вы умерли, так что лезть с вами в каюту вроде бы не стоит”.

Моряк и двое других помогли ей спуститься в помещение внизу, где она испытала неожиданное головокружение. “Внизу было так замечательно тепло, – писала она, – что от этого можно было впасть едва ли не в горячку”. Все вокруг казались “слегка навеселе от тепла, и света, и от радости, что мы живы. Мы разговаривали во весь голос и много смеялись”.