Иеремия смотрел в глаза жертве с удивительным спокойствием, еле слышно шепча что-то, что звучало почти как заклинание, как будто он накладывал проклятие. Их лица оказались настолько близки, что ей видны были желтые табачные пятна на его зубах, мельчайшие линии капилляров в белках глаз и следы псориаза на коже щек. Она достигала второй стадии – гипоксии.

Лилли казалось, что он душил ее уже несколько часов. Легкие охватил огонь, глаза застелил туман, ткани испытывали кислородное голодание, и поэтому все тело начало колоть. Ее сотрясала непроизвольная дрожь – серия жестоких пароксизмов, похожих на эпилептический припадок. Ноги конвульсивно дергались. Каблуки сапог ударялись об пол. Руки тщетно молотили по воздуху, делая слабые попытки ударить мужчину, когда внезапно правая ладонь задела что-то металлическое, холодное и знакомое, что-то, лежащее рядом на полу, запавшее между ковриком и дверью.

Она почти достигла третьей стадии – потери сознания, короткой тропинки к смерти – когда ее мозг осознал, чего она касалась, – пистолет.

Это открытие явилось последней мыслью, молнией пронесшейся по синапсам Лилли, перед тем как все пропало и она потеряла сознание.

Лилли Коул выпадала из времени несколько раз в жизни: пьянки в колледже, наркоманские вечеринки с Меган Лафферти, случай, когда она попала в страшную аварию в Форт-Лодердейле, – но все это даже близко не стояло с тем, что происходило сейчас. Будто какой-то вселенский режиссер вырезал сцену из ее жизни.

Она понятия не имела, как пистолет поднялся, курок спустился, а пуля нашла в анатомии проповедника такое критичное место. Лилли и под страхом смерти не могла бы вспомнить ни то, как она целилась, ни тем более то, как стреляла.

Все, что она помнила, как очнулась от очень странного шума, который поначалу мог показаться детским плачем, – высокое, пронзительное завывание, переходящее в хриплый, скрипящий стон. Сейчас она чувствовала себя как глубоководный ныряльщик, отчаянно плывущий вверх к поверхности океана, к чудному, чудному кислороду, к свободе, к жизни.

Разорвав черную водную гладь, она хватала воздух огромными, судорожными глотками.

Ее мучила вернувшаяся чувствительность. Шея пульсировала, как в огне. Она держала «глок», горячий, как раскаленное железо, а воздух был полон синего дыма, и Иеремия лежал в позе эмбриона на другой стороне кабины. Он держался за живот, залитый кровью, и захлебывался в агоническом крике: вот откуда детский плач.

И вдруг она вспомнила все разом. Как они оказались в боковой части кабины, как он душил ее и как она нащупала пистолет как раз перед потерей сознания. Теперь она понимала, что попала в яблочко.

Она успокоила дыхание, потерла шею свободной рукой и попыталась заговорить, но получился только тихий, тонкий, похожий на кашель звук. Она усиленно глотнула и ощупала горло. Кажется, оно не повреждено. Она сосредоточенно подышала еще немного, потом ей удалось встать на колени в перевернутой кабине. Она извлекла магазин, увидела большое количество патронов, поставила магазин на место и навела пистолет на проповедника.

– Заткнись, – голос ее слабый и хриплый, но твердый, решительный, холодный, – и делай, что я говорю, или следующая пробьет твой череп.

Проповедник кое-как сел, судорожно глотая, тяжело и часто дыша. Его лысая голова в пятнышках крови. Он морщился, держась за окровавленный пах. Сглотнул снова и в конце концов выдавил:

– Просто покончи с этим.

– Выходи, – она показала на дверь в потолке, которая была когда-то на стороне водителя. – Сейчас же!

Он поднял свою лысую голову и разглядел дверь как раз над собой. Потом взглянул на нее.

– Ты шутишь.

Она нацелилась на его колено, но до того, как Лилли выстрелила, он с трудом поднялся.

– Я иду, – простонал Иеремия и с огромным усилием встал во весь рост.

Прошла вечность, прежде чем раненый проповедник выкарабкался из массивной кабины, спустился по решетке радиатора и упал на землю с мучительным хрипом. Его штаны пропитались кровью, кожа приобрела цвет штукатурки, дыхание стало липким и влажным.

Лилли выбралась из кабины за ним и спрыгнула на землю.

– На колени, – категорично произнесла она, нацеливая на него пистолет. Он сделал глубокий вдох, встал лицом к ней и расправил плечи, как будто собираясь сражаться.

– Нет.

Она выстрелила ему в колено.

Иеремия вскрикнул. Пуля вырвала клок ткани из брюк, выбросила фонтан крови из ноги сзади и заставила его пошатнуться. Он тут же опустился, держась за колено, завывая. Его лицо – маска мучительной боли.

– Зачем?.. Зачем ты делаешь это?

Она стояла над ним с каменным выражением на лице, с мыслями о Бобе и Вудбери. Наконец ответила:

– Затем, что так хочет Вселенная.

Весь в крови, слезах и соплях, он пристально посмотрел на нее и начал смеяться. Не весело. Сухо, иронично, отрывисто.

– Ты думаешь, что ты – Бог?

Она глядела на него без тени милосердия:

– Нет, я не Бог. – Она прицелилась ему в плечо. – И ты тоже.

Пистолет выстрелил.

В этот раз пуля взорвала часть левой стороны его груди и вышла в красной дымке тканей трапециевидной мышцы, заворачивая тело в причудливом арабеске[30] и заставляя распластаться на земле. Задыхаясь, он попытался уползти. Он изнемогал. Он болезненно пропыхтел в грязь лицом, перевернулся и уставился в небо.

Она спокойно подошла. Ничего не говорила, просто внимательно смотрела на него.

– М-мисси, п-пожал… – он учащенно дышал, его лицо, похожее на лицо ведущего какого-нибудь игрового шоу, было все в пятнах крови, бритая макушка выглядела почти комично. – П-прошу… п-покончи с эт-тим… и-избавь меня от страданий.

Тогда она улыбнулась – наверно, это одна из самых холодных улыбок, которыми когда-либо обменивались два человека, – и ответила:

– Не-а… У меня есть идея получше.

Осталось недолго.

Такую мысль обдумывал Дэвид Штерн, согнувшись в тесноте кабины комбайна, без боеприпасов, без вариантов выжить, но не произнося ее вслух из-за присутствия этого парня, этого смелого, героического двенадцатилетнего негодяя, который в одиночку взял на себя огромную толпу, сидя в этом гигантском монстре, с которым он едва знал, как управляться, так что он – ничего себе! – изучил долбаную инструкцию. Теперь парень жался рядом с Дэвидом в металлическом гробу, дрожа в ожидании смерти. Кабина еще раз содрогнулась, издавая скрипящий звук, будто тонущий корабль, пока стадо продолжало давить на нее, все сильнее и сильнее, со всех сторон перевернувшегося комбайна. Сквозь неровную пробоину в разбитом стекле, которое раньше было лобовым, в трех футах слева, Дэвид видел огромное лезвие, склизкое от внутренностей бесчисленных мертвецов. Теперь же оно согнулось пополам из-за удара при аварии. Еще Дэвид видел толпу, стекающуюся к месту крушения. Их больше, чем Дэвид думал сначала, когда рванул через три квартала между безопасной зоной и разрушенной машиной, вынашивая грандиозный план по спасению мальчика.