Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Значит, ты сын Аллакули?» — задал мне глупый вопрос один из ходжей, желая, видимо, отвлечь меня от моего занятия.
В ответ я лишь кивнул, даже не глядя на почтенного паломника.
«А отец твой был стеснительным человеком, — заговорил другой ходжа. — Смотри, Авакри, ты, наверное, знаешь, что длинные руки еду достают, а длинный язык — беду!» — уже раздраженно заметил он.
Я и эту мудрость пропустил мимо ушей, потому что она мешала мне наесться до отвала.
Наконец я протянул руку за тряпкой, которой гости поочередно вытирали руки.
«Что же ты так мало поел? Бери еще, ешь!» — сказал хозяин, а сам скорее всучил мне в руки мокрую тряпку.
«Спасибо, Кади-ака, я пойду, — ответил я вежливо. — Лучше быть подальше от беды, ведь язык мой освободился от еды».
Благочестивые паломники-ходжи пришли в явное замешательство от неожиданного поворота старой пословицы, а пока они нашлись, я успел покинуть дом.
— А что? Бедняк богат каждый раз, когда он сытно поел. Разве не так?! — заключал Авакри-ака и принимался рассказывать следующую историю.
— Круглый сирота, я пас овец дяди Сейтмета, дальнего нашего родственника. Богатый был родственничек, но жадный. Пасли мы овец вместе с его сыном, который никогда, как и я, досыта не едал мяса, хотя овец у них — более тысячи. Два раза — утром и вечером — приходилось их пересчитывать. В долгие зимние вечера мы почти ничего не ели, кроме тыквы и кукурузы. Когда нам эта трава порядком надоела, мы, то есть я и сын дяди Сейтмета, решили добыть мяса. Как вы понимаете, далеко нам ходить не пришлось, но мы не на шутку струсили, поняв, что целого барана нам не осилить и не скрыть. Ничего не оставалось, как «признаться», что позарились на заблудившуюся овцу. Дядя Сейтмет страшно рассердился и большую часть вареного мяса съел сам, не забывая отчитывать нас. И остального мяса мы так и не увидели. Но вскоре меня удивило явное расположение ко мне двоюродного, может быть, троюродного моего дяди. Однажды он прямо сказал, что мы могли бы опять наесться мяса. Потом, видя, что до нас не доходит, опять рассердился и сказал, что тогда мы плохо, должно быть, сработали, потому что в отместку сосед украл его овцу, которая должна была принести потомство. Я понимал, что дядюшка заставляет обокрасть соседа, а охота воровать у меня что-то пропала, и я признался во всем. Вот тут дядя просто взбесился. Он решил немедленно отвести меня к кади-судье, но я сказал спокойно:
«Дядя, может быть, вы сами сходите к судье? Овечку-то вы съели один!..»
Дядя, где стоял, там и сел, обхватив голову руками, а я пошел лакомиться вареной тыквой.
Мне запомнились две «кульджинские» истории, случившиеся с Авакри-акой. Первая — как он работал там по найму, а вторая — как бежал из мусафирханы — благотворительного дома.
Авакри-ака слышал много хорошего о городе Кульдже. И в конце концов он поехал туда со своим близким другом по имени Масим. Тогда он и оценил, как были правдивы слова песни:
Местечко славное, спору нет.
Молва недаром идет!
Когда бы целковых побольше иметь,
Лучше Кульджи кто найдет!
Масим-ака был что тот лисий хвост. Он хорошо прижился на новом месте, служа баям и муллам. Авакри-ака же, наоборот, как ни старался, не мог понравиться никому.
Нанялся он к одному баю на работу. Когда бай, прежде чем отправить его на работу, стал щедро кормить, Авакри-ака смекнул, что тот решил проверить, на что способен работник. Так обычно и проверяли: как ест, так, мол, и работает… Авакри-ака, разумеется, в любом таком случае не ударил бы лицом в грязь, а тут еще постарался. Довольный бай помрачнел, когда работник, только что опорожнивший дюжину тарелок, собрался на боковую.
— Ты что это, братец? Я кормил тебя не для того, чтобы ты спал! — рассердился он.
— Вы что, ака, смеетесь надо мной?! Съесть столько плова! На сегодня с меня хватит, — обиженно ответил Авакри-ака и уснул.
— Однажды мне удалось попасть в мусафирхану — дом для нищих, странников, скитальцев, — рассказывал Авакри-ака. — Не холодно и не голодно. Думаю, зиму проживу безбедно среди этой компании, с которой не соскучишься, а весной подамся в родной Баяндай!
Но мне не повезло, как всегда. В один из самых морозных дней, называемых там по-китайски «сянджусян», ворвался надзиратель — яйи — и почему-то решил, что именно я ему и нужен.
«А ну, проходимец, выходи!» — приказал он мне.
Увидев в его руке плетку, я съежился так, что у надзирателя не осталось никаких сомнений, что я именно тот, которого он ищет.
«Чувствуешь вину, свинья?» — закричал он злорадно.
«Нет, господин, у меня просто спина замерзла». Не успел я ответить, как плетка «согрела» мою спину, и я обозвал его так, что он не простил бы мне этого слова, если бы даже выяснилось, что я ни в чем не виноват. Только бегство могло спасти меня, но от такого легко не убежишь. Я знал, что во дворе есть глубокая помойная яма. Добежав до нее, я дал надзирателю догнать себя и упал ему под ноги. Пока он выбирался из этого ледяного благовония, я скрылся и покинул город моей мечты, не дожидаясь весны.
Вернувшись из Кульджи, Авакри-ака вступил в артель, а в одно время, говорят, даже руководил ею. Правда, в дехканской науке познания его были явно недостаточны, но выручал председателя, как обычно, его язык.
Однажды на собрании, перед весенней вспашкой, советуясь с членами артели, он высказал свои соображения о севообороте. Один из шутников никак не унимался и все задавал каверзные вопросы. Наконец он напомнил, что председатель не назвал участок Ачал.
— Разве Ачал будет нынче отдыхать? — ехидно спросил он.
Название участка обозначало развилку, и Авакри-ака мгновенно нашелся.
— Эти рога я берег для тебя, мой друг. Будешь разводить там усму[28] и хну для наших красавиц!
— Не все же в начальниках ходить, решил я поработать и за плугом, — говорит Авакри-ака. — Норма — гектар, но где там! Лошади худые, еле тянут, земля — не укопнешь. Сижу как-то, курю, лошадям корму задал. Подъезжает верхом на коне молодой человек, хорошо так одет, районный представитель, должно быть.
